Татьяна Сидорова

Понятие зависимости. Феноменология.

О зависимости можно говорить только как о феномене парных отношений: партнером может быть другой человек, вещество, игра — все, что угодно. Если я один, ни с кем и ни с чем не связан, то и никакой зависимости у меня быть не может или ее существование никак себя не обнаруживает.

В «обычной жизни» слово «зависимость» используют для обозначения неконтролируемого пристрастия к химическим веществам: алкоголю, наркотикам, таблеткам и так далее.

Были выделены клинические признаки зависимости как болезни: потеря контроля над своим поведением в отношении химических веществ, то есть потеря контроля над употреблением — если человек начал пить, то он уже не может остановиться, не бывает одной рюмки или одного укола, синдром отмены вещества — тяжелое физическое и психическое состояние, которое можно «снять» быстро и эффективно только возобновив употребление, сужение интересов личности до «контактов» с веществом — его поиск, приобретение, употребление, обсуждение его свойств, исследование разнообразия веществ.

Само состояние зависимости в период активного употребления химического вещества, то есть когда «все хорошо» — это измененное состояние сознания, искажающее образ мира и себя самого, устраняющее боль, субъективное переживание неприятностей и возможной ответственности за них.

Его противоположностью является состояние абстиненции, то есть отсутствия необходимого количества вещества в организме, что само по себе сопровождается резким ухудшением физического состояния, переживанием отчаяния, ужаса, безнадежности, угрозы собственной физической и психической гибели.

Источник своих страданий человек видит не в себе и не в своем поведении, приведшим его к употреблению химических веществ. Источником нынешних страданий, по мнению зависимого, является отсутствие вещества и плохое отношение других людей, которые не обеспечили ему необходимых жизненных благ, а сейчас еще и мешают ему употреблять химические вещества, которые «помогают» чувствовать себя лучше.

В этом смысле зависимость называют болезнью безответственности. И до тех пор, пока человек не рискнет менять себя, свое отношение к употреблению и к жизни вообще, выздоровление, то есть длительная и устойчивая трезвость, невозможно. Все то, что справедливо для химической зависимости, оказывается верным и для эмоциональной зависимости.

Феноменология эмоциональной зависимости

Понятие «эмоциональная зависимость» имеет несколько сторон.

Во-первых, это переживание собственной несвободы в отношениях со значимым человеком. Зависимый человек не может выражать или даже осознавать некоторые свои чувства партнеру, соответственно ограничено и его поведение в таких отношениях.

С другой стороны, он чувствует внутреннюю необходимость (часто с оттенком вынужденности) поступать определенным образом, чтобы значимые отношения сохранялись «как всегда», а острое беспокойство, возникающее если «что-то идет не так», смягчалось или проходило вовсе.

Контакты с разными людьми выстраиваются по одному и тому же сценарию, причем человек как будто играет одну и ту же «роль» или это могут быть две «роли», которые сменяют одна другую. В зависимых отношениях это «роли» «жертвы», которая страдает и которой что-то «нельзя» (делать, чувствовать), и тирана, который «выглядит довольным», поскольку ему «можно» то, что «нельзя» жертве. Человек может быть «хронически жертвой», «хронически «тираном» или менять эти «роли» в разных отношениях и контекстах.

Во-вторых, зависимому человеку все-таки не нравится его несвобода и возобновление своего зависимого поведения, вызывающие стыд или вину «перед собой» за свою «слабость».

В-третьих, в случае угрозы стабильности таких отношений, каждый из партнеров испытывает сильную тревогу, с которой невозможно справиться иначе, чем снова совершив свое зависимое действие. Можно сказать, что эмоциональное благополучие одного зависит от поведения другого.

Если один из партнеров начинает вести себя непредсказуемо или неудобно для другого, например, предъявляет свое недовольство чем-либо в этих отношениях, то второй «принимает меры» — демонстрирует возможность «наказания» для первого. Таким «наказанием» обычно становится несправедливое обвинение, пристыжение, злость или прямая угроза разрыва отношений. После этого второй отказывается от своей «инициативы», возобновляет свое прежнее поведение, лишь бы не рисковать.

В ситуации угрозы прерывания связи зависимого человека перестает интересовать что-либо, не связанное с самими отношениями.

В-четвертых, такие отношения удерживаются прежде всего страхом потери друг друга, «состоят» из попыток его избежать любой ценой, что и делает каждого из партнеров несвободным во многих своих проявлениях.

В-пятых, каждый из партнеров, будучи не в состоянии переносить свою сепарационную тревогу, считает, что «виноват» в его плохом состоянии не он сам, а другой. Этот другой «ведет себя» неудобно, вот он и виноват.

Зависимый человек не считает свою тревогу «ненормальной» и не обращается за помощью по этому поводу. Он считает «ненормальным» поведение партнера и просит «рецепт» изменить именно его. Такое положение называется безответственностью в отношении себя самого и своей жизни.

В-шестых, зависимый человек испытывает большие трудности в регуляции своего эмоционального состояния без привлечения к этому «партнера по зависимости», ему трудно восстановить свое душевное равновесие самостоятельно.

Пока отношения не вернулись в привычные рамки, пока не возобновлено привычное поведение, пока партнер снова не начал «вести себя как надо», тревога, страх, гнев не ослабевают. С этим связаны большие трудности в контактах с людьми, постоянная нуждаемость в поддержке, утешении, одобрении извне, ранимость, обидчивость, пугливость.

Там, где у химически зависимого была «связь» с веществом, у «обычного человека» оказывается искаженная болью и тревогой «связь» с другим человеком. Ту функцию (изменения психологического и физического состояния), которую выполняет химическое вещество у наркомана и алкоголика, у эмоционально зависимого человека осуществляет партнер.

Зависимому человеку необходимо совершать некоторые стереотипные действия, чтобы «добыть» себе утешение и успокоение, изменить свое состояние в лучшую сторону. Это может быть: приобретение вещества, обман, добывание денег, звонки каждые пять минут, выслеживание, бесконечные «разговоры на чистоту», драки, болезни, обвинения, запугивания и так далее.

Вот и выходит, что зависимость — это единое по своей структуре расстройство личности, поведения, к чему бы оно в данном конкретном случае ни относилось. Если есть «зависимая триада» (потеря контроля над своим поведением, синдром отмены «вещества», концентрация внимания на «объекте зависимости»), значит можно говорить, что мы имеем дело с зависимостью от чего- или от кого-либо у данного человека.

Понятие расщепления. Феноменология.

Зависимые люди обладают некоторыми особенностями, общими для всех них. Самая яркая особенность — невозможности испытывать любовь, и злость к одному человеку, значимому партнеру. Эти чувства могут переживаться и проявляться только отделенными одно от другого, в тот момент, когда я недоволен партнером, я как будто «забываю», что люблю его, и наоборот.

Каждому из партнеров как будто «не хватает» половины спектра чувств, который «можно достроить» в себе за счет присутствия этого «полюса чувств» у партнера. Такое состояние называется внутриличностным расщеплением, оно в той или иной степени свойственно любой зависимости.

В зависимых отношениях оказываются расщепленные партнеры, ярко выраженный эмоциональный «полюс» одного провоцирует выраженный «полюс» другого. Они могут комплементарно дополнять друг друга (например, одному доступна агрессия, а другому — уступчивость), и это наиболее стабильные пары, или конкурировать своими одинаковыми «полюсами» (оба уступчивые или оба агрессивные), что делает отношения более конфликтными (в первом случае пассивно-агрессивными, во втором — открыто агрессивными в отношении друг друга) и менее стабильными.

При этом каждый из партнеров «смутно чувствует», что ему чего-то недостает, чего-то, что есть либо у партнера, либо должно быть где-то во внешнем мире.

Люди, хронически оказывающиеся в зависимых отношениях, так или иначе ощущают свою дефицитарность, не побоюсь этого слова. Зависимость — это парная «игра», в нее вступают только те, кому нужна именно такая форма совместности. Ее главный недостаток — боль и страдания, постоянная тревога, отсутствие перспективы что-то изменить, если внутри таких отношений что-то «разладилось».

Но есть и «выигрыш»: иллюзия вечности зависимых отношений. К сожалению для всех зависимых — именно иллюзия, поскольку бывает, что кто-то из партнеров все-таки рискует прекратить эту взаимную пытку и прервать отношения.

Более того, в партнере зависимый человек обнаруживает часть себя, функцию, которая у него самого в дефиците. Таким образом, по отдельности каждый из них дефицитарен, но вместе они — живой целостный организм.

Зависимость — это молчаливый уговор: ты делаешь за меня одно, например, проявляешь агрессию, а я за тебя другое — поддерживаю связь с миром через теплую привязанность. Пока каждый выполняет свою часть уговора, никакое разделение никому не грозит, тревога остается под контролем и не мешает психической и социальной жизни каждого. Партнеры «развернуты» друг к другу своими «хорошими» полюсами, их отношения прочные.

Это состояние в гештальтподходе называется слиянием, психоаналитики говорят о недостаточной психической дифференцированности каждого партнера. Причем первична именно она, в зависимых отношениях как раз и оказываются люди, которым их собственная автономность тягостна. Постепенно уровни психической дифференциации партнеров как будто «подстраивается один под другого», изначальная разница становится все менее заметной — слияние же!

По отношению к «внешнему миру» каждый из партнеров «остается сохранным». Бывает, что степень их успешности и продуктивности может увеличиться. У каждого из партнеров дезактуализируется проблема поддержания внутренней базовой безопасности, что позволяет «заняться другими делами».

У зависимого человека «внутренняя безопасность» связана с установлением «хороших» и «вечных» отношений с кем-то, спроецирована способность заботиться о самом зависимом, поскольку себя зависимый переживает слабым и беспомощным. А вот представления о «заботе» различаются от ежедневного биться (значит, любит!) до ежедневного кофе в постель).

Тревога и неудовольствие, вынужденные действия возникают, если один из партнеров начинает «играть не по правилам», хочет каких-то изменений, или если сама жизнь требует новых навыков взаимодействия, ставит новые задачи.

В таком случае «инициатор изменений» становится «плохим» и его необходимо «вернуть на прежнее место». Второй партнер предпринимает открыто или пассивно агрессивные действия (обвинения, обида, злость или запугивания) для восстановления статус-кво.

Оба партнера отличаются высокой тревожностью и низкой переносимостью напряжения и фрустрации. Для «жертвы» фрустрация — это отвержение и игнорирование ее партнером в контакте, для «тирана» — попытки ему противоречить. Но есть и общая для них фрустрация: угроза разрыва зависимых отношений.

Соответственно и ведут они себя противоположно и комплементарно. «Жертва» подавляет свои проявления, боясь вызвать неудовольствие «тирана». Не секрет, что основные паттерны нашего поведения формируются в детстве на основании тех моделей отношений, которые нам «показывают» родители.

Жизненный опыт «жертвы» говорит о том, что только блокируя свою агрессию и подчиняясь чужим требованиям можно надежно сохранить значимую связь. «Тиран» напротив активно проявляет свои требования, подавляя сочувствие и вину. В его жизни получить желаемое возможно только жестко настаивая на своем.

Однако, говорить, что у «жертвы» все в порядке с теплыми чувствами, а у «тирана» с агрессией было бы преувеличением.

Каждый из них неспособен регулировать себя самостоятельно, основываясь на своих потребностях и состояниях: «жертва» не имеет выбора помогать кому-то, например, или не помогать (если она не помогает, то чувствует такую вину, что это ей получается «себе дороже»), терпеть или не терпеть насилие, а «тиран» не имеет выбора в том, чтобы нападать или не нападать — ему «некуда деть» постоянное внутреннее напряжение, кроме как в непосредственное отреагирование.

Вместо переживаний, мы имеем дело с аффективными вспышками.

«Тиран» делает с другими то, что когда-то делали с ним. Чем сильнее было подавление и унижение в жизни «тирана» ранее, тем агрессивнее он будет со своим зависимым партнером. Это защитное поведение называется «идентификация с агрессором».

«Жертва» воспроизводит ситуацию прошлого напрямую: остается в своей «роли» и терпит так, как терпела всегда.

Очень часто личностное расщепление проявляет себя так, что в одних отношениях человек ведет себя как «тиран», а в других как «жертва». «Смена ролей» — признак большей «личностной зрелости». Пусть и в расщепленном варианте, но человеку доступно большее разнообразие переживаний, а значит и способов реагирования на мир. Это делает его более адаптированным и устойчивым к тревоге. Треугольник «жертва» — «тиран» — «спасатель» хорошо известен.

Про «жертву» написано много, и практического, и теоретического: заблокированная агрессия, «власть беспомощности», социальная выгода, разрушенное самоуважение, страх одиночества, вина, стыд, обида — основные «признаки жертвы», скажу несколько слов о «тиране».

И в жизни, и в терапии мы можем «встретить» откровенного «тирана»: агрессивного и какого-то бессовестного, говоря человеческим языком. И все же, гораздо чаще, в терапии оказывается совсем другой «тип тирана», про которого «с виду и не скажешь», тем более, что сам себя он «позиционирует» как «жертву непонимания» или «непослушания» своего партнера.

То, что привлекает в нем внимание, так это отличные навыки манипулирования людьми, позволяющие организовывать себе помощь и защиту в жизни. На приеме от «обычной жертвы» его отличает то, что его жалобы звучат скорее требовательно и настойчиво, чем жалобно и уныло, он не заискивает перед терапевтом и не старается сразу его «завоевать». Он пришел за «восстановлением законных прав».

Переход к открытой агрессии становится возможен для него только в случае сильной фрустрации в терапевтической работе. Такой «тиран» в отношениях с людьми, которые обеспечивают его выживание, не проявляет прямой агрессии, манипулируя своей беспомощностью и слабостью, вынуждая их отказываться от своих желаний и интересов в его пользу и «по собственной воле», зато в отношении всех других может быть жесток и циничен.

Вспомним о проекции способности к заботе: на кого эта способность проецируется — тот и «хороший», то есть пригодный для манипулирования с целью эту заботу «из него добыть», с ним и агрессию проявлять не стоит. Все же знают, что «хорошие люди не злятся». А на кого такая проекция «не ложится», те «плохие» и нечего с ними церемониться.

Если говорить о происхождении таких личностных особенностей, то можно сказать, что в случае, когда «тиран» «тиранит» открыто, речь идет о человеке, воспитанном в атмосфере открытой агрессии и насилия, и сформировавшиеся у него способы обращения с собой и другими были прямым ответом на такое обращение.

Во втором случае («тиран» — манипулятор) человек вырос в атмосфере постоянного унижения и ограничений свободной инициативы, однако открытая агрессия и вообще любой протест ребенка всегда жестоко подавлялась.

Он научился выживать за счет помощи и присутствия других людей, не опираясь на родителей. Его личный опыт показывал, что надеяться на чью-то бескорыстную любовь невозможно, раз уж самые близкие родственники все время «бьют» и такое «битье» у ребенка давно перестало связываться с воспитанием и «желанием добра», единственный способ удержать чье-то доброе присутствие — отказаться от своих интересов и подстроиться под желания этого «кого-то», показывая себя только с «лучшей стороны».

При этом собственная агрессия к «главному фрустратору» в семье вынуждена была подавляться из-за неравности их сил. Ее оказалось возможным отреагировать только на третьих лиц, которые с одной стороны, были менее способны к открытой конфронтации, а с другой стороны, не были связаны с обеспечением физического и психологического выживания «тирана», что делало их безопасными объектами для агрессии, поскольку они были «бесполезны» в плане использования.

Если собственная агрессия оказалась полностью подавленной, то есть личность «сломали», то из ребенка выросла «безнадежная жертва» — уверенная, что все может быть в ее жизни только так плохо, что она просто не заслуживает ничего другого и вынуждена терпеть любое обращение лишь бы не остаться совсем одной.

В первом случае «тиран» привязан к «жертве» как к объекту, на который можно «слить» свое напряжение. Ее функция в этом и в обеспечении обычных бытовых нужд «тирана». Объектные связи такого человека прерваны в детстве жестоко и резко.

Во втором случае «тиран» постоянно ищет привязанности, однако он не способен к установлению полноценных межличностных отношений, поскольку другой для него важен как источник восполнения собственного «внутреннего дефицита», а не как индивидуальность.

Поскольку каждый из них ищет утешения и разрядки для себя, переживая весь мир как должный ему за «понесенные ранее потери», оба типа ограничены в своей способности к эмпатии, то есть нечувствительны к состояниям и потребностям других людей.

Если они и способны к «заботе», то только в той области, которая необходима им самим для контроля за состоянием партнера и его поведением. Первый «тип тирана» давно потерял надежду на близость, помощь и хорошие отношения. В его мире чего-то добиться можно только силой.

Второй — сохраняет надежду на «спасение», то есть на идеального нового «родителя», который своим присутствием избавит его от всех тягот жизни и необходимости самому себя защищать. При этом оба они находятся в слиянии в том смысле, что они уверены, что «точка отсчета» правильного и неправильного, хорошего и плохого в жизни именно они.

Все другие люди похожи на них, разделяют их ценности и убеждения, согласны предоставить «особые условия» в отношениях, сосредоточить свои усилия на заботе и внимании к зависимому, ничего не требуя взамен и все прощая.

В этом мире идет бесконечный «перебор объектов», пригодных на эту «роль». Каждый новый принимается с надеждой и соблазняется нежностью и слабостью, а затем, будучи не в состоянии обеспечить такого объема удовлетворения, изгоняется с жестокостью и бесповоротностью, оставляя «тирана» в разочаровании, из которого потом снова рождается надежда.

Кстати, эта надежда рождается из нежелания смириться со взрослой действительностью, в которой каждый отвечает за себя сам, безусловная любовь давно оставлена в прошлом и «чудесного спасения» в лице идеального родителя просто не существует.

Очевидно, что и «тиран», и «жертва» расщеплены, каждому доступен один полюс реагирования, ими движет незавершенная конфликтная ситуация из прошлого, а не возможности и потребности актуальной ситуации.

Вопрос о том, почему же «спасения» не существует, не праздный. Столько людей пытаются найти это чудо, не оставляя надежды, что в мире есть кто-то только для них лично… Все банально. Таким «универсальным удовлетворителем» может быть мать только очень маленького ребенка, потребности которого полностью в ее «доброй власти».

Чем старше становится ребенок, тем меньше возможностей у матери удовлетворить их все идеальным и полным образом. И если эта удовлетворенность с самого раннего детства оказалась недостаточной, близость с матерью была прервана, неустойчива или ребенок оказался предоставлен собственным силам раньше, чем в достаточной степени сформировались его функции заботы о себе, то вместе с памятью о «былом симбиотическом счастье», гореванием о его потере (кстати, именно печаль оказывается в таких случаях прервана и глубоко вытеснена), обиде на «злой мир» (или судьбу), сохраняется и надежда на восстановление симбиоза и постоянный поиск подходящих для этого отношений.

Большая нуждаемость в любви и слабо развитые способности заботиться о самом себе, утешать себя и поддерживать в трудные минуты, чувство собственной внутренней изоляции в мире, затруднения в отношениях с другими людьми, не дают надежде угаснуть.

Отказ от такой надежды субъективно переживается как обреченность на смерть и несовместим с ежедневной жизнью, которая без этой надежды теряет смысл и превращается в бесконечную пытку.

«Спасение» — это надежда на восстановление «хорошего слияния», которое зависимый человек называет «близостью», в котором «мы — одно целое», «у нас все одинаковое», «мы никогда не злимся друг на друга» и «всегда и во всем помогаем друг другу», «мы всегда заодно»… Круглосуточно и круглогодично…

Что из этого получается, если вдруг удастся встретить такого «идеального партнера», и в чем безнадежность «спасения» для выживания, восстановления и развития зависимого человека — тема для отдельной статьи.

Самое интересное во всем это то, что именно «тираны» — манипуляторы чаще всего идут «лечить» зависимых, становясь «спасателями», активно навязывающими свое представление о том, «как надо».

Для них это возможность отыграть детскую драму теперь с позиции собственной силы — отомстить и завоевать того, кто ему сопротивляется, или уничтожить в себе «память о том, что я тоже был «жертвой», отсюда столько агрессии к тому, кто показывает свою слабость и беспомощность, или попытка сделать для других то, что никто не сделал для самого зависимого, когда он был «жертвой» и страдал — «спасти», избавить от боли, указать другой, лучший путь в жизни.

В обоих случаях происходит воспроизведение старого конфликта в новых условиях, «подпитанное» бессознательной надеждой на его завершение в духе «жили счастливо и умерли в один день».

Самое печальное в этой истории то, что никакое восстановление симбиотических отношений, сколь бы тесно связаны и переплетены друг с другом люди ни оказались, не «лечит» этот конфликт. Зависимый человек не смог пережить отделения, а не сближения, его незавершенная задача развития — сепарация.

Более того, инфантильный невроз заключается в попытке взрослого человека восстановить отношения, время для которых давно прошло, которые просто уже невозможны во взрослой жизни. Уже никто не будет так внимателен, заботлив и безграничен в своей любви, как «идеальная» мать в воображении маленького ребенка.

И уже никто не обладает такой властью над жизнью и свободой взрослого человека, как агрессивный и требовательный родитель периода детской зависимости.

«Выздоровление» и завершение конфликта с объектами из прошлого наступает в результате отказа от инфантильных целей через проживание гнева и печали по этому поводу. «Спасатель» же продолжает «настаивать» на своем требовании инфантильного удовлетворения: либо «чудесное обретение» «великой симбиотической матери — утешительницы», которая закроет от всех бед и к которой невозможна никакая агрессия, либо победа над «агрессором», недостойным никакого сочувствия.

Поиск и нахождение симбиоза для взрослого человека разворачивается либо очередным разочарованием в «идеальном объекте» и разрывом отношений, либо удушающей, лишенной энергии и развития «близостью», где роли и правила жестко определены).

Такой человек приносит в свою терапевтическую работу и свое расщепление, и свою «инфантильную надежду», и свой страх отделения, и свою обиду на несправедливый мир. Терапевт и зависимый клиент встречаются своими расщеплениями: либо комплементарными полюсами, либо однополярными. И мы видим терапевтов — «спасателей», «тиранов» или «жертв».

Расщепление терапевта в процессе работы

Прежде чем перейти к рассмотрению зависимых парных отношений, я хочу сказать о реакции терапевта на любого расщепленного клиента.

Вот недавний пример. На консультацию пришел восемнадцатилетний молодой человек и со слезами на глазах рассказал о том, как плохо с ним обращается мама и как много он сам делает для нее и для их отношений. Естественная реакция на такой рассказ — злость на маму и сочувствие «мальчику».

Потом приходит мама и рассказывает все с точностью наоборот. И эмоциональная реакция на ее рассказ — сочувствие ей, злость на ее сына.

Каждый из них предъявляет себя только с одной стороны — со стороны страдающей «жертвы» агрессивного «тирана». О собственной агрессии никто не упоминает, а если обращаешь внимание на ее проявления — легкое возмущение и оправдание ее необходимости.

Ни он, ни она, говоря о своих страданиях, разочаровании в партнере, сожалениях о том, как складываются их отношения, не готовы ничем помочь друг другу. Каждый упорно «тянет одеяло на себя», требуя уступок от партнера.

Мать ведет себя, как обиженная жена, настаивающая на «возмещении ущерба» за все, что она «вложила» в сына, а молодой человек — как требовательный муж, поучающий свою жену и постоянно указывающий ей на ее глупость и некомпетентность.

Вот это и есть расщепление: доступность только одного полюса переживаний, отсутствие эмпатии к партнеру, отрицание собственного «вклада» (то есть ответственности) в происходящее, обращение к одной «части» терапевта — сочувствующей, призывая терапевта в союзники.

Чем сильнее «жертва» покажет свои страдания и ужасы «тирана», тем интенсивнее воздействие на терапевта, то есть обращение к его теплым чувствам, активизация в нем «социальных интроектов» в ответ на страдания и несправедливость.

Расщепленный клиент расщепляет и терапевта — теперь теплые чувства терапевта, подпитанные «социальными интроектами» о том, как надо реагировать на страдания, обращены к одному человеку, а агрессия и соответствующие «социальные интроекты» — к другому.

Это не вина клиента, не его «плохое поведение», за которое он должен быть «наказан» отвержением терапевта. То, что делали с клиентом в его личной истории, он делает теперь с другими людьми. Все, чему он научился в своей личной истории — это вовлекать другого в зависимые отношения для обеспечения «надежности» связи.

Пока между людьми остаются обида и вина, отношения не заканчиваются. Можно предположить, что то, зачем приходит зависимый расщепленный человек, это восстановление болезненно прерванного слияния в новых отношениях с терапевтом.

Это фрустрированное слияние и есть основной источник боли и агрессии обоих партнеров. Оба партнера хотят слияния с собой, по своим правилам, а для этого надо не себя исправлять, а другого «подкорректировать», а для себя хочется еще и возмещения ущерба за свои страдания.

При этом зависимый надеется, что партнера можно «улучшить», то есть в нем продолжает жить иллюзия возвращения «хорошей мамы». Приходя к терапевту, изголодавшийся по слиянию партнер сначала хочет «подпитаться» этим «кормом» от терапевта, то есть для начала установить отношения слияния с терапевтом, что заодно и подтвердит фантазию о всемогуществе клиента сделать с другим человеком (теперь это терапевт) то, что ему хочется.

Я уже говорила, что основной угрозой для зависимых партнеров является угроза разрыва их отношений. Эта угроза актуализируется каждый раз, когда слияние нарушается и оживает сепарационная тревога. И тогда каждый, как может, исходя из своего жизненного опыта, начинает защищать себя и отношения от этой тревоги.

В данном случае у обоих партнеров опыт агрессии оказался более продуктивным для самозащиты, чем опыт уступчивости и сотрудничества. Разумеется, кто больше страдал, тот и «может рассчитывать» на большую компенсацию.

Если партнеры не могут договориться, «кто больше страдал», то их отношения превращаются в постоянную конфронтацию и борьбу за «первоочередную компенсацию ущерба» со стороны другого партнера. Расщепляющее воздействие всегда очень сильное, оно заряжено аффектом, обращенным в данный момент к терапевту.

Не удивительно, что терапевт часто поддается на эту провокацию и неосознанно принимает сторону одного из партнеров, или его позиция оказывается категоричной по отношению к ним обоим: либо один «плохой», другой «хороший», либо «оба козлы», терапевт сам «выбирает», кого кем считать.

При этом теряется целостность восприятия и переживания самого терапевта, эмпатия обоим партнерам как глубоко страдающим и нуждающимся в помощи людям, которые, с одной стороны, оба достойны сочувствия, а с другой стороны, оба вносят свой «посильный» вклад в невыносимую ситуацию.

Если такое воздействие сочетается с расщеплением самого терапевта — «спасателя», то терапевтические отношения начинают приобретать самые причудливые формы.
Терапевтическая ситуация выглядит следующим образом. приходя со своей проблемой, клиент «приводит» и своего партнера.

При этом по отношению к паре «клиент — его партнер в жизни» терапевт оказывается третьим, которому клиент «предлагает» занять чью-то сторону, но проявлять себя, свое отношение к происходящему терапевт будет в паре «он сам — клиент»…

В результате расщепленный терапевт вовлекается в зависимые отношения с одним из партнеров против другого, невольно «принимая правила игры» того, с кем он оказался в союзе (в слиянии): запрет на определенные чувства и действия, необходимость (до переживания вынужденности себя) других чувств и действий. О внутренней феноменологии терапевта — спасателя я подробно писала в статье «Спасательство: внутренний мир снаружи».

Зная о феномене расщепления клиента и терапевта — «спасателя» можно дать достаточно точный прогноз, как будут развиваться терапевтические отношения и их финал. Два фактора будут определять характер этих отношений: расщепления клиента и терапевта и их глубина.

Продолжение в следующей части.********************************************************************************

 Запись на консультацию