Зависимые отношения — это целый спектр феноменов: от жесткого садо-мазо, где один партнер мучает другого морально или физически, а второй это терпит и даже не пытается что-то изменить, до вполне «обычных конфликтных» отношений, в которых каждый недоволен повторяющимися ситуациями, но не рискует проявить инициативу для изменения текущего положения.

Садо-мазо

Есть тот, кого условно можно назвать «тираном». Он предъявляет много претензий или требований в открыто агрессивной форме. Их невыполнение партнером вызывают у «тирана» новые вспышки агрессии, при этом он сам не признает, что наносит партнеру ущерб, то есть не чувствует вину. Более того, в ответ на «неповиновение» такой «тиран» испытывает еще большую злость и не прекращает своего давления, пока не добивается желаемого.

Есть тот, кого условно назовем «жертвой». Он терпеливо старается выполнить прихоти своего «тирана», а если угодить не удается, испытывает вину. Часто такая «жертва» даже жалеет «тирана» за его «страдания»: он безуспешно пытается «правильно воспитать» «жертву». Никакой агрессии в ответ у «жертвы» нет, в лучшем случае — робкое и печальное недовольство, упорные попытки «стать лучше».

На первый взгляд партнеры выглядят как противоположности друг друга. Одному доступна агрессия, но недоступно сочувствие и забота. Другому доступны эти переживания, но совершенно не доступна злость в любой ее форме. При этом они оказываются удивительно похожи своей неспособностью изменить или прекратить свои действия, пока не добьются от партнера желаемого.

Условно можно сказать, что каждый из них расщеплен на сильную и слабую части, партнеры повернуты друг к другу комплементарными «полюсами». Сильная часть «тирана» имеет дело со слабой частью «жертвы». Противоположные полюса у каждого заблокированы для осознавания и проявления.

В таких отношениях роли жестко фиксированы. Глубина расщепления такова, что второй полюс переживаний недоступен полностью: у «жертвы» невозможно поднять агрессию, у «тирана» — сочувствие и вину. Это легко проверить. Достаточно каждого из партнеров спросить, что они чувствуют, если им удается осуществить свое привычное действие: «тирану» разрядить агрессию, «жертве» подчинением вернуть расположение «тирана»?

Что с ними происходит, если партнер вдруг меняет свое поведение: «тиран» перестает мучить и унижать, а «жертва» — подчиняться? Ответ будет один: это очень сильная тревога, требующая немедленной разрядки. Причем эта тревога может быть настолько сильной , что разрушает обычное социальное и психологическое функционирование.

То есть переживания сочувствия, вины для «тирана», и переживания агрессии для «жертвы» угрожают их психологической стабильности и личностной сохранности. Тревога сигнализирует о приближении к этим чувствам и надежно предохраняет от столкновения с ними, поэтому эту тревогу называют сепарационной.

Давайте посмотрим на историях из жизни клиентов, как формируется такое эмоциональное искажение у партнеров («тиран», унижая и мучая, чувствует еще большую злость, а не вину, а «жертва», будучи униженной и мучимой, чувствует вину, жалость, а не возмущение), которое и поддерживает такой садомазохистический союз.

Случай из практики. Они пришли на семейную консультацию. Пришли потому, что жена не могла больше переносить свою вину перед мужем (она никак не могла ему угодить, он выставлял ей все большие и большие требования), а муж, которого в общем-то все устраивало, надеялся, что терапевт научит жену лучше его слушаться и это избавит его от его же собственной агрессии, которая временами «ему мешала».

Живут вместе уже 10 лет. Хотят жить дальше. Жена уверена, что дело в ней, в ее неспособности понять его, что стоит ей стать лучше и его состояние тоже улучшится, муж уверен, что дело в ее упрямстве и своеволии, которые необходимо изменить и тогда ему станет хорошо.

Каждый из них уверен, что его собственное состояние регулируется партнером, а не им самим. Оба считают, что у них в принципе нормальные отношения и панически боятся каких-либо изменений. Хотят делать все то же самое, но чтобы при этом «стало лучше».

Каждый партнер погружен в свои переживания, не понимает, что чувствует другой, при этом присутствует постоянный контроль за поведением друг друга. Если один из партнеров позволяет себе «отклонение в привычном поведении», другой выказывает признаки сильнейшей тревоги, а затем «тиран» — агрессию, «жертва» — вину. В процессе разговора удается прояснить, что изменение поведения партнера означает угрозу разрыва отношений вообще.

Жена выросла в семье, где ее инициатива пресекалась постоянной угрозой ее бросить. Сам факт инициативы интерпретировался ей как попытка причинить боль матери, акт неблагодарности и жестокости.

Девочка выросла с чувством, что она отвечает за все на свете и при этом она ничего не может предпринять для своего спасения и спасения «ближнего», с переживанием, что мир опасен и только грубая сила может нести какую-то возможность защиты.

При этом надо быть максимально послушной и терпеливой, иначе ее просто бросят беззащитную и беспомощную. Она не может быть недовольной чем-либо, если этого «чего-либо» не будет вовсе, она просто погибнет, а значит, должна довольствоваться тем, что есть, и быть благодарной.

Муж вырос в семье, где применялось открытое унижение, насилие, физическое и моральное, причем с раннего детства, где чувства ребенка не принимались в расчет, а выживание зависело от способности «дать сдачи» и не показать своей боли, выстоять перед агрессией взрослых. Любые проявления чувствительности означали слабость и поражение.

При этом присутствовал постоянный жесткий контроль за жизнью мальчика. Невозможно было ни уйти, ни отразить агрессию родителей.
В обеих семьях дети не имели возможности удовлетворять свои потребности.

При этом девочка выросла с чувством, что ее все-таки любят и все, что происходит — ради ее блага, поэтому надо подождать и быть как можно лучше для мамы, тогда можно получить безопасность, обеспеченную ее присутствием.

Мальчик вырос с чувством, что его не любят, он не нужен, и чтобы что-то получить, надо брать это силой.

Оба супруга росли в такой ситуации, когда выжить без взрослого еще невозможно, а жить рядом с таким взрослым почти невыносимо. Отсюда закрепившееся чувство бессилия и беспомощности по отношению к внешнему миру (внешняя агрессия сильнее собственной) и чрезвычайная зависимость от него (самому прокормиться невозможно в силу возраста).

Однако «спасительным» для выживания у жены оказалась покорность, а у мужа — ответная агрессия.

В своих нынешних отношениях каждый из них воспроизводил свои незавершенные отношения с родителем — фрустратором и тот способ жизни, который помог выжить тогда. Таким образом, девочка осталась идентифицирована с позицией «жертвы», а мальчик освоил «идентификацию с агрессором».

Мне кажется, что принципиальным моментом является фантазия ребенка об отношении родителя. Если ребенок думает, что родитель, даже агрессивный к нему, его любит, он «освоит» позицию «жертвы», то есть будет стараться быть хорошим и заслужить любовь того, кто любит его и кого любит он сам, будет пытаться выполнить требования агрессора.

Если ребенок думает, что родитель его не любит, то ему нет смысла сохранять с ним хорошие отношения, он осваивает позицию «тирана», мстя в дальнейшем другим людям за фрустрации так, как он не смог отомстить родителю.

Бесконечные попытки интегрировать внутриличностное расщепление, вернуть «хорошую маму» или наказать «плохую», бесконечная надежда завершить незавершенное детским способом. Любое изменение поведения означает утрату этой надежды: «хорошая мама» окажется недоступной навсегда, а собственные страдания неотмщенными.

Помимо расщепления на части, которым доступна агрессия или вина, остается травматическое расщепление личности на детскую беспомощную часть и взрослую, дожившую до нынешнего момента и функционирующую в социуме. «Взрослая» и «детская» часть не «соприкасаются» друг с другом, не имеют возможности обмениваться ресурсами и заботой.

Таким образом, источником такой личностной организации является детская травма. Чем сильнее страдания в детстве, чем в более раннем возрасте ребенок оказался объектом агрессии взрослого, тем выраженнее будут эти расщепления и тем патологичнее окажутся последующие отношения.

Люди просто не знают, что жизнь может быть устроена иначе, им даже не приходит в голову особенно и жаловаться, поэтому такая пара не частые посетители психотерапевта. Поражает то, что даже придя к терапевту они фактически просят усилить их невроз.

Естественно, когда оба партнера обнаруживают, что терапевт их «не слушается» они прекращают к нему ходить. В силу расщепленности и инфантилизма каждого из партнеров у них нет запроса на изменения в себе и в отношениях. Такие партнеры либо приходят к терапевту парой, либо вообще не приходят.

Любопытно, что у них есть тайная общая цель — сохранить отношения любой ценой. В наиболее патологическом случае у них и путь к этому общий — усиление давления на «жертву» для облегчения жизни «тирану».

Обычно, если пара приходит на терапию, это вносит ясность в их отношения: они либо расходятся, либо пара укрепляется.

В патологическом случае происходит тоже самое. Отношения стабилизируются в своей патологии: партнеры подтверждают каждый для себя, что сепарационная тревога для них невыносима, что изменения такой ценой им не нужны, а значит придется жить по-старому, это единственно верный способ сохранить себя, и отношения с партнером.

Крайним выражением этого полюса отношений будет «семья», где агрессия принимает формы открытого физического насилия и аутоагрессии. Это те случаи, когда «тиран» в порыве неконтролируемой ярости просто убивает свою «жертву», или «жертва» кончает жизнь самоубийством, оказавшись «зажатой» между невыносимостью остаться и невозможностью уйти.

Чрезвычайно редко бывает, чтобы такая «жертва» сама обращалась за помощью. Она переполнена виной за свою «плохость» и страхом перед «тираном», переживая все происходящее как «заслуженное наказание». В крайнем случае, с этими «клиентами» имеет дело милиция и организации помощи жертвам домашнего насилия.

1. Далеко не все садо-мазо отношения заканчиваются так драматически. «Предохранителем от взрыва» становится «слив» напряжения обоими партнерами в отношениях с третьими лицами. «Тиран» находит, куда ему «сбрасывать» лишнюю агрессию, а «жертва» — лишнюю вину.

Такой паре терапия не нужна, их отношения стабилизированы третьими лицами, они приобретают хронический и безопасный для обоих партнеров характер. «Драматический» и «хронический» варианты являются своего рода полюсами садомазохистских отношений.

2. Если такая «жертва» все-таки приходит на терапию, это может оказаться серьезным испытанием для терапевта. В этом случае мы имеем дело с человеком, который уже осознает свое недовольство ситуацией, но в первую очередь он недоволен отсутствием поддержки («понимания», «благодарности», сочувствия со стороны своего «тирана») для себя, а не «плохим обращением».

Он жалуется не столько на своего партнера, сколько на свои страдания. Если терапевт обращает внимание на то, что с ним дурно обращаются, «жертва» начинает оправдывать «тирана», сопротивляясь осознаванию чувств, угрожающих стабильности отношений с «тираном».

И все-таки это прогресс по сравнению с двумя описанными выше ситуациями. Если человек обратился за помощью, это означает как минимум то, что он дошел до некоего предела своего терпения, почувствовал, что ему плохо и захотел каких-то изменений.

Это так же означает, что в его внутренней картине мира присутствует идея справедливости — несправедливости по отношению к нему лично, идея избавления от страданий и возможность собственной инициативы.

То есть уровень агрессии, отчуждения, унижения и покорности в семье этого человека был ниже, а уровень инициативы и эмпатии — выше, чем в описанных ранее случаях.

Остается выяснить, зачем приходит к терапевту «жертва», которая не собирается что-то менять в отношениях, но которой уже и в них оставаться невмоготу, на какую роль приглашается терапевт и как с ним складываются отношения

 

********************************************************************************

 Запись на консультацию