Того, кто находится в плену повторяющихся действий и тревоги, называют зависимым, а того или то, в чем он нуждается и к кому обращены и направлены его действия, — объектом зависимости.

Зависимый человек часто может внятно описать «последовательные этапы» своих «отношений с объектом зависимости»: счастливое слияние, когда нет тревоги и полное согласие; нарастание внутреннего дискомфорта и стремление от него избавиться; состояние пика напряжения и стремления «слиться с объектом зависимости» (как раз фаза повторяющихся действий); момент овладения объектом и облегчения; «откат» — самонаказание за то, что «снова сделал это».

Олег рассказывает, как он начал употреблять химические вещества: «лет до 15 мне было все время плохо, я жил в тревоге, раздражении, конфликтах с родителями; однажды мне дали попробовать героин и я понял, что такое «хорошо»; вся моя дальнейшая жизнь – это поиск вещества, облегчение и страх, что я снова мог умереть, — и новый поиск, чтобы не чувствовать всего этого.

Марина: я долго была одна и вот я встретила Его, это был момент счастья и надежды, который очень быстро сменился постоянной тревогой за наши отношения; пока я не встречусь с ним, я не верю, что мы вместе, я постоянно его дергаю в требованиях встреч, чем раздражаю и отпугиваю, и ничего не могу с собой поделать, я на все согласна, лишь бы иметь возможность видеться с ним так часто, как мне надо.

Андрей: я давно понял, что выходные это ад, я предоставлен сам себе даже в семье; как будто что-то давит и скручивает изнутри, если я не в потоке дел; я очень устаю и мало времени провожу с семьей, что вызывает постоянные конфликты, но как будто это лучше, чем паузы и то, что у меня внутри.

Очевидно, что все эти люди обнаруживают какой-то дефицит внутри себя, оставаясь без «объекта зависимости», и пока этот дефицит сохраняется, нужда во внешнем объекте никуда не денется, а значит, и тревога, связанная с риском его утраты. Эта тревога называется сепарационной, а внутренний дефицит – недостаточностью самоподдержки, уверенности в том, что «Я хороший, ценный, могу быть любим», и надежды, что «все будет хорошо». Этот дефицит восполняется через контакт с партнером, который постоянно извне своими действиями, словами, уступками, поощрениями подпитывает недостаток самоуважения и самоприятия партнера.

И химическая зависимость, и эмоциональная «устроены» одинаково. Дальше я буду говорить об эмоциональной зависимости, где «объектом» является другой человек.

Взаимная нужда может быть очевидна для обоих партнеров, а может – только для одного. В первом случае их отношения могут быть более-менее гармоничны, каждый заботиться об их сохранности, во втором случае – баланс в паре нарушается, один чувствует и ведет себя уверенно и свободно, другой – тревожно и подчиненно, первый приписывает партнеру власть над собой, а второй пользуется этой властью.

Партнер – «хороший», когда он успешно справляется со своей «функцией»: дает нужное количество любви и признания, всегда оказывается рядом, способен вселить надежду и успокоить тревогу, но как только он оказывается непредсказуемым в своих оценках и поступках, отклоняется от «привычной схемы» — тут же становится «плохим».

Если человек в данный момент не состоит в партнерских отношениях, то это не значит, что у него нет объекта зависимости. В этом случае объектом зависимости можно назвать тот «свод правил» — интроектов, которым он привык следовать в жизни и которые его ограничивают изнутри, мешают жить в соответствии со своими потребностями, заставляют все время оглядываться на других, бояться их обидеть, разозлить, вызвать их негативную оценку и так далее… Пока я один – я сам себя ограничиваю, «голосом» родной тети, например, а когда я вместе с кем-то, то я эту функцию «препоручаю» партнеру и думаю, что это он меня ограничивает…

Самая страшная угроза, которую осознают практически все зависимые люди, — это угроза утраты тех отношений, которые сложились, какими бы они ни были – благополучными или мучительными. В этом случае сепарационная тревога может иметь внутренний смысл угрозы физической утраты объекта привязанности, утраты его любви или уважения. Для избегания этой угрозы у зависимых людей есть надежные способы: полностью удовлетворять партнера и стремиться к максимальной близости с ним во всем, или вообще не приближаться эмоционально, используя партнера только как внешний объект – сексуальный или «приз за достижение», и порывая с ним отношения, как только начнут возникать чувства нежности и привязанности.

Мечта зависимого человека – это возможность найти волшебный способ навсегда устранить сепарационную тревогу, то есть удержать партнера в его функции рядом с собой навеки.

Формирование зависимого паттерна

Каждый из партнеров играет привычную ему роль в отношениях, и тревога в случае угрозы стабильности отношений у обоих одинаковая. Почему мы играем их будто бы против своей воли и одновременно отчаянно за них держимся?

Для поиска ответа я обращусь к тому периоду, когда зависимость естественна и неизбежна для человека – к детству.

В каждом «физически – психологическом» возрасте ребенок нуждается в особом сочетании объема и качества фрустрации и поддержки со стороны родителя для овладения новыми навыками владения своим телом и своей психикой. Если этот баланс оптимален, то ребенок обучается новым действиям и новым переживаниям, у него формируется чувство уверенности в себе. Если же нет, то овладение навыком либо задерживается (родитель делает за ребенка больше, чем требуется, предоставляет ему меньше ответственности, чем он мог бы освоить), либо навыки формируются рывком («скорее бы ты вырос уже!»), без опоры на прочный фундамент повторения и тренировок. В обоих случаях у ребенка формируется неуверенность в своих силах.

В зависимости от того, что именно одобрял родитель, — покорность, покладистость, опору на родительскую поддержку при снижении собственной инициативы, или наоборот – самостоятельность, инициативность и эмоциональную отстраненность ребенка, он так и вел себя с ним и с окружающими. Отклонение от этого стиля поведения наказывалось родителем эмоциональным отчуждением от ребенка. И для маленького человечка – это самое страшное, поскольку угрожает утратой связи с родителем, потерей его поддержки, а он еще не чувствует себя способным самостоятельно выживать в мире. В результате ребенок так и не получил подтверждение, что его потребности имеют значение, и могут быть удовлетворены теми, от кого он зависим в силу своего возраста.

Если ребенок не может получить удовлетворения от родителя, обращаясь к нему прямо, то он начинает изучать, как этого удовлетворения можно добиться иначе. «Исследуя» мать, ребенок начинает использовать ее собственную потребность в контакте, откликаясь на нее так, как она хочет — цепляясь за нее или держась на дистанции. В результате интроецируются не столько нормы и правила, сколько целиком стиль поведения. Это и есть зависимое поведение, то есть зависящее от одобрения родителя и устраняющее тревогу. Такое поведение может быть как прилипающим, которое и принято называть зависимым, так и отчужденным, которое я буду называть контрзависимым.

(К слову: внутри каждой тенденции мы тоже можем наблюдать два состояния – благополучия или компенсации и не благополучия, то есть фрустрации. В состоянии компенсации зависимый человек будет выглядеть теплым, общительным, с разной степенью навязчивости в своей заботе и тревожно озабоченным мнением о себе окружающих, стремящимся предотвратить конфликт и любые проявления агрессии. В состоянии декомпенсации этот же человек может быть агрессивно требовательным, обидчивым, крайне навязчивым и как будто лишенным всяких представлений о такте и личностных границах. В состоянии компенсации контрзависимый человек будет выглядеть самодостаточным, отстаивающим свою позицию, смелым и независимым. В состоянии декомпенсации он может обнаружить состояния беспомощности, парализованности инициативы, испуганным или агрессивным до жестокости. Этот феномен называется «внутриличностное расщепление», я буду говорить о нем позже).

Постепенно ребенок обучается такому поведению в отношении родителя, которое его минимально ранит, обеспечивает удовлетворение потребностей, предотвращает угрозу наказания, улучшает эмоциональное состояние. Он добивается своего, заменяя прямое обращение к матери со своими чувствами и потребностями на действие в ее адрес, то есть обучается провоцировать в другом человеке эмоции, которые подталкивают мать на необходимые «провокатору» действия. Можно вызывать в другом человеке такие эмоции, которые он захочет продлить, но также и те, от которых он захочет избавиться. Вместо обмена чувствами обучаются обмениваться действиями, которые «переводятся» как сигналы любви или отвержения.

Взаиморегуляция (узнавание и учет эмоциональных сигналов друг друга для поддержания отношений) уступает место взаимному контролю. Постепенно развивается система эмоционального воздействия друг на друга, принуждающая партнеров к взаимным действиям как к единственному средству избавиться от напряжения или продлить удовольствие. У ребенка нет альтернативы, как себя вести, чтобы выжить, ему приходится подчиняться сильному…

Зависимый человек научается распознавать только те чувства, которые ему назвали и помогли соотнести с телесными ощущениями. Вот это – «страх», это означает «опасность», а вот эти ощущения называются «усталость» и означают потребность в отдыхе. Если ему твердили, что злиться и обижаться плохо, то высока вероятность, что он не будет распознавать в себе эти чувства или не будет знать, что с ними делать. Такой человек вырастает с «пустотами» в опыте, он умеет только то, что «было можно» в его семье. Чем жестче были внутрисемейные требования, тем уже оказывается диапазон чувств и поведения человека в будущем. Кроме того, родитель, требуя от ребенка определенного поведения и наказывая за «отклонения», часто оставляет его один на один с тяжелыми переживаниями, которые «застревают» в нем болью, страхом, бессилием. С ребенком не говорят о них или отвергают его страдание как малозначимое. Или вместо сочувствия и внимания он получает подарок – игрушку, конфету, вещь. Как будто этот предмет, каким бы ценным ни оказался, способен заменить живую любовь и отклик на чувства. И человек оказывается неспособным иметь дело с собственными переживаниями, возникающими в результате фрустраций, иначе, чем избегать ситуаций, где они могли бы возникнуть. Или «утешаться» суррогатом любви – вещью, едой, химическим веществом.

А дальше психика стремиться «доразвиться», научиться тому, что не смогла – не захотела – не сумела развить в отношениях с родителем. Наши неуспехи требуют «нового завершения», компенсаций, они остаются в памяти бессознательного, сохраняя вызванное ими напряжение. Те из них, которые сопровождались переживанием бессилия и беспомощности, запоминаются особенно прочно, и эффект незавершенного действия «ответственен» за повторяющиеся попытки «переписать сюжет», устранить боль поражения.

В повторяющемся паттерне мы воспроизводим наш опыт бессилия в надежде но «новое решение», «восстановление справедливости», закрепившийся в отношениях с родителями нашего детства. Повторяется структура отношений, с их ожиданиями и фрустрациями, способы поведения, сформированные ребенком, на основании выводов (травматические решения), к которым пришло детское мышление с его наглядно-действенными и алогичными свойствами. Травматический опыт пугает и останавливает возможность экспериментирования с ним, отсюда такая ригидность детских паттернов внутри взрослого. Вырастая, мы повторяем эти схемы с другими людьми и в отношениях совсем другого типа – любовных, дружеских. С ними мы неосознанно оживляем и свои надежды (эти люди ассоциативно, своим поведением и манерами напоминают нам «главных фрустраторов» детства), и свои попытки удержать их в той функции, в какой они нужны были нам тогда, и те способы воздействия, которыми мы пользовались в детстве. Однако приемы, которые позволяли нам в детстве «добыть» любовь или избежать наказания в отношениях со взрослыми, теперь могут оказаться весьма неудачными в отношениях с равными партнерами, которые либо не поддаются на наши манипуляции, либо умеют манипулировать еще более изысканно, и все время нас «переигрывают», лишая необходимого «объема» любви и признания. То, что в детстве было единственно успешным поведением в отношениях с родителем, во взрослой жизни становится ошибкой.

Но травматический опыт упрям: это «работало» тогда, а значит, может сработать и снова. Надо лишь сильно постараться, поискать кого-то более подходящего, легко откликающегося, то есть выросшего в похожих условиях и поддающегося на те же манипуляции. Это и есть «хороший партнер» для зависимого человека.

Так повторяется поведение, основанное на страхе потери и переживании нехватки собственных ресурсов. Это – «матрица» отношений привязанности из нашего прошлого.

Условия нового развития

Изменение возможно, если с каким-то человеком сложатся отношения, свободные от тех фрустраций, которые приостановили развитие нашей опоры на себя. Для этого необходимо, чтобы человек смог выполнить роль символического родителя: отказаться от собственного удовлетворения в контакте ради потребностей зависимого человека и развития его способности заботиться о себе. Чем «моложе» травма, тем больше потребуется самоотречений. Довольно сложная задача для отношений.

В обычной жизни зависимый находит «приблизительное» решение – он выбирает такого же травмированного человека, который будет выполнять эту роль ради «не расставания». Но здесь его ждет сильное разочарование: тот, другой, хотя и признал, что главная ценность – оставаться вместе, но тоже хочет восполнения своих дефицитов в области самоподдержки, и одних гарантий на «вечность связи» ему мало. Зависимому человеку трудно быть «ресурсом любви и уважения» для партнера в силу своей собственной нуждаемости. Именно поэтому отношения двух зависимых людей всегда конфликтны, несмотря на «общий интерес» в главном – навсегда быть вместе. Они не могут расстаться, но и не могут быть счастливы, поскольку их способность выполнять родительскую функцию друг для друга ограничена их хорошим состоянием, а в своей декомпенсации, в «трудную минуту», каждый из них может заботиться только о себе. Партнер это переживает как – «он меня бросает». «Трудная минута» — это ситуация, где столкнулись интересы обоих, и у каждого актуализировалась сепарационная тревога. Поскольку избежать столкновения интересов в совместной жизни невозможно, то для каждого регулярно повторяются ситуации сепарационной тревоги, периоды надежды, когда партнер «правильно функционирует», сменяются периодами разочарования и отчаяния, когда партнер «бросает» (вечность «слияния» постоянно подвергается новым угрозам его разрыва, то есть происходит ретравматизация обоих). Эти циклы бесконечны и причиняют страдания, поскольку отказаться от надежды невозможно, а сохранять ее постоянно не получается.

Почему «это» не «лечится» жизнью?

Развитие происходит через повторение и боль, переход в новый возраст – это не только обретение новых ресурсов, большей ответственности, но и утрата прежних детских привилегий. Нормальное развитие сопровождает печаль утраты привилегий детства и тревога перед новой ответственностью. Если мы говорим о невротическом развитии, то речь идет о признании невозможности прежней близости с родителем, прошлой безопасности, признание, что чего-то в жизни не случилось и не случится уже никогда, и чего-то ты оказался лишен в отличие от других. Сначала столкновение с этими фактами переживается как насилие над собой, вызывая отчаяние и ярость, отрицание утраты и попытки найти компромиссное решение (чем и становятся зависимые отношения с их «вечностью» и слиянием). Конечно, это непросто, вместе с потерей надежды на обретение «идеального родителя» человек утрачивает куда больше – мечту о чуде «вечного детства» с его «безнаказанными» удовольствиями и подарками…Решением здесь будет не осуществление мечтаний о слиянии или воспроизведение страданий отделения, а проживание чувств, которые были избегнуты в результате образования невротических схем. Горевание – естественный процесс примирения с невозможным и принятием ограничений жизни. В этой своей функции оно становится доступным только в подростковом возрасте, когда личность уже достаточно прочна, чтобы опираться на внутренние ресурсы, поддерживающие ее психологическое существование, и утрата объекта любви детства или мечты о его обретении может быть осмыслена и принята как неизбежная для всех людей часть жизни.

Партнером, который будет заботиться о зависимом, отказываясь от собственного прямого удовлетворения, может быть тот, кто сам способен обеспечивать себе «контейнер» для тревоги, то есть функционально не нуждаться в другом. При этом, чтобы он не истощался, удерживая свои границы от «манипулятивных вторжений», и сохранял расположение к зависимому, ему должна быть какая-то компенсация. Самым подходящим для этой роли оказывается… психотерапевт: человек внешний относительно обычной жизни зависимого, и, в силу своих профессиональных знаний, умеющий «правильно заботиться».

С одной стороны, терапевт стабильно присутствует, с другой – в контакте с зависимым он находится не всегда, а в строго отведенное время, а деньги, которые получает за свою работу, и есть необходимая компенсация за его усилия в отношении чужого для него человека. Деньги – это посредник между клиентом и терапевтом, дающий последнему возможность удовлетворения в любой подходящей для него форме, не используя эмоциональный контакт с клиентом для удовлетворения своих потребностей в любви и уважении. А это и означает, что личной заинтересованностью терапевта будет развитие личности клиента, а не удерживание его в некой «роли» рядом с собой.

В регулярной терапии за счет устойчивого сеттинга удается воспроизвести ситуацию развития отношений привязанности, в которой присутствует и поддержка (надежное присутствие и эмпатическое понимание состояния зависимого и его конфликтов, что позволяет терапевту сохранять принимающую позицию и перед лицом агрессии, и перед лицом любви клиента, удерживаясь при этом от вовлеченности в жизнь и переживания зависимого, что ограждает терапевта от вторжений в обычную жизнь клиента и сохраняет границы отношений), и фрустрация для зависимого (ограниченное время присутствия терапевта, соблюдение дистанции в отношениях). Это дает ему возможность снова актуализировать, пережить и завершить те травмирующие чувства, которые связаны с непостоянным присутствием объекта и его несовершенством, что и составляет суть фрустраций детства в области привязанности. В отличие от реального партнера, который не сможет обеспечить необходимые условия для развития, каким бы «хорошим» он ни был, в силу личной заинтересованности в удовлетворении своих потребностей именно в контакте с зависимым.

Мы становимся людьми потому, что нас любят, то есть обеспечивают необходимым эмоциональным вниманием. Эмоциональная связь – это нить, которая соединяет нас с миром других людей. И прорастает она внутри человека только в ответ на существующую рядом такую же потребность в привязанности. Если она оказалась оборванной или недостаточно прочной, чтобы давать чувство причастности к другим людям, то восстановить ее можно только через новое обращение в эмоциональный контакт.

Если человек вырастает с «дефицитом любви», то есть с опытом невнимания к своей эмоциональной жизни, это приводит к формированию цепляющегося или отчужденного поведения в той или иной степени. Одни пытаются восполнить этот дефицит в любых более-менее подходящих отношениях, а другие и вовсе отказываются от эмоционально близких отношений. И в обоих случаях люди очень чувствительны к угрозе нового невнимания, то есть остаются зависимыми. То, что рождается, существует и «повредилось» в контакте, может быть сформировано и восстановлено только в контакте, то есть в ситуации эмоциональной откликаемости одного человека на другого. И этот отклик должен соответствовать «потребностям возраста повреждения». Это и есть «травма развития» — повреждение эмоциональной связи с человеком, от которого зависело выживание ребенка.

Для ее диагностики и использования в процессе установления новых эмоциональных связей требуются особые знания и навыки. Травму развития невозможно «вылечить» внутренними самоманипуляциями или только манипуляциями с внутренними объектами под чьим-то руководством, а уж тем более – технологиями, меняющими параметры восприятия. Бессознательное можно пытаться обманывать, часто оно «радо обманываться», поскольку «хочет» гармоничной жизни. Но оно не настолько «глупо» или «маниакально-радостно», чтобы не распознать, что изменение параметров восприятия и «перекодировка сигналов» — это не любовь и не забота.

Травму развития, чувства, ее сопровождающие, повышенную чувствительность к факторам травмы можно подвергнуть десенсибилизации, снизить интенсивность ее переживания, но устранить переживание нехватки любви и признания, чувства собственной уязвимости без восстановления прочной и безопасной эмоциональной связи с другим человеком – невозможно. (И в этом смысле травма развития принципиально отличается от ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) как от травмы взрослой личности, обладающей изначально необходимым потенциалом для жизни и развития).

Взрослый человек оказывается в плену детских ран и ограничений, которые стали самоограничениями, естественными настолько, что другая жизнь просто не мыслится, а способы их «залечивания» или избегания оказываются ригидными и неудобными… Такую фиксацию чувств и способов поведения, сформировавшихся в детстве и не получающих развития и во взрослой жизни, называют инфантильным неврозом. И эта «рана» не залечивается жизнью.

Инфантильный невроз может смягчить свои формы за счет приобретения человеком опыта и прироста мудрости (если последнее происходит). Но в жизни тех людей, у которых в прошлом было много насилия, особенно физического, он не может даже смягчаться. Зависимый человек видит свое «счастье» как восстановление «хорошего слияния» с «добрым объектом», восполняющим все его дефициты и возмещающим все нанесенные ущербы. И это мечта имеет корни в очень раннем детстве, когда мама была еще так могущественна, что могла «собой закрыть» все фрустрации ребенка. Но чем он становился старше, тем сложнее одной маме было удовлетворять все его потребности, да еще так, чтобы избежать фрустраций.

Разочарование в мощи мамы и принятии на себя функций заботы все в большем объеме – естественный процесс развития человека. Если случилось так, что ребенок раньше времени узнал тяжесть фрустрации и боль одиночества, когда эмоционально еще не был готов с ними справиться – этот ущерб невосполним. Никто не «закроет собой» все «провалы» в жизни взрослого человека. И «лечение» заключается не в воспроизведении первичного симбиоза, а в переживании его утраты.

К сожалению, жизнь устроена так, что не дозирует нагрузки, и раненый взрослый получает в ней новые травмы. Терапия становится ресурсом для «выздоровления» в том смысле, что внутри терапевтических отношений возможно как раз «дозированное» разочарование, такое, которое человек может «переварить» без ущерба своему самоуважению и чувству защищенности и постепенно наращивать внутреннюю устойчивость.

********************************************************************************

 Запись на консультацию