Как наша нервная система вредит нашей способности вступать в отношения.

Что если многие из наших проблем можно было бы объяснить автоматической реакцией нашего тела на то, что происходит вокруг нас? Что если излечение ментальных и эмоциональных нарушений, начиная от аутизма и заканчивая паническими атаками, лежит в новом понимании и подходе к тому, как функционирует нервная система?

Стефен Порджес, доктор философии, полагает, что это возможно. Порджес, профессор психиатрии в Университете Иллинойса (Чикаго), и директор входящего в него Центра Мозга и Тела (Brain–Body Center), провел большую часть своей жизни в поисках разгадки механизмов работы мозга. Он разработал так называемую поливагальную теорию, в которой исследовал эволюцию нервной системы человека и происхождение структур мозга. Теория выдвигает предположение о том, что наше социальное поведение и эмоциональные расстройства имеют, по большей части, биологическую основу. Они как бы «вмонтированы» в нас – в большей степени, чем мы привыкли думать. Основываясь на этой теории, Порджес и его коллеги разработали техники лечения, которые могут помочь людям лучше общаться и выстраивать отношения.

RD: Пожалуйста, расскажите мне о теории, которую Вы разработали – поливагальной теории. Является ли она инновационной по отношению к теории двух нервных систем?

SP: Традиционная теория гласит, что автономная нервная система разделена на две ветви: одна называется симпатической, а другая парасимпатической. Такая классификационная модель появилась в конце 19 – начале 20 века. С годами она хорошо прижилась и стала популярной, хотя за эти годы наши знания значительно расширились. Главным образом, эта модель связала симпатическую систему с реакцией «бегство или нападение», а парасимпатическую систему с обычной жизнедеятельностью, когда человек находится в спокойном и устойчивом состоянии.

Такая модель автономной нервной системы перетекла в различные «теории баланса», поскольку большинство органов тела, таких как сердце, легкие и пищеварительный тракт, имеют как симпатическую, так и парасимпатическую иннервацию.

Большая часть парасимпатической иннервации берет начало в одном нерве – в так называемом вагусе, или блуждающем нерве. Он отходит от головного мозга и насыщает нервами желудочно-кишечный тракт, дыхательные пути, сердце и органы брюшной полости. Однако гораздо проще осмыслить эти проходящие через вагус нервные пути, если представить его в виде трубопровода или туннеля. Такое наблюдение подвело ученых к выводу о том, что различные ткани нерва рождаются в разных областях ствола головного мозга. Например, нервные проводящие пути, идущие по вагусу к нижней части пищеварительного тракта, начинаются в одной части мозга, в то время как нервные проводящие пути, идущие к сердцу и легким, исходят из другой его части.

Теория состоит в том, что система реагирует на вызовы реального мира по принципу иерархии, а не по принципу баланса. Другим словами, если мы будем изучать эволюционный путь, пройденный автономной нервной системой и то, как она постепенно развивалась у позвоночных (от древней бесчелюстной рыбы до рыбы с костями, млекопитающих и человека), мы обнаружим не только комплексный рост коры головного мозга (внешнего слоя мозга, который составляет самую большую его часть), но и изменение принципа работы автономной нервной системы.

Это больше не вопрос баланса симпатической/парасимпатической системы. Это, по сути, иерархическая система.

RD: То есть сначала происходит что-то одно, потом другое, а потом третье?

SP: Именно. И это влияет на то, как мы реагируем на этот мир. Иерархия состоит из трех основных циклов. Один цикл может доминировать над другим. Обычно мы реагируем с помощью более новой системы, а если она не работает, мы обращаемся к той, что старше, а затем к самой древней. Мы начинаем с самых современных систем, а затем продвигаемся в обратном направлении.

Таким образом, поливагальная теория принимает во внимание эволюцию автономной нервной системы и то, как она организована. Но она также подчеркивает, что вагальная система не является единым целым, как мы полагали долгое время. На самом деле существует две вагальные системы, старая и новая. Отсюда и происходит название – «поливагальный». Завершающая, или новейшая стадия, является уникальной для млекопитающих и характеризуется вагусом, проводящие пути которого имеют миелиновую оболочку.

Вагус является самым главным нервом парасимпатической системы. Она имеет две основные ветви. Самая недавняя из них миелинизирована и связана с краниальными (черепными) нервами, которые контролируют выражение лица и органы вокализации.

RD: То есть, в сущности, работает на благо того, кто на нас смотрит, верно?

SP: Верно, но в том числе и на наше благо, в моменты, когда мы на кого-то смотрим, или общаемся, или подаем знаки, или даже слушаем. Мы забываем о том, что слушание – это «моторное» действие, связанное с напряжением мышц среднего уха. Мышцы среднего уха регулируются лицевым нервом – и он же отвечает за поднятие век. Когда вас заинтересовало то, о чем говорит ваш собеседник, вы поднимаете веки, и, одновременно с этим, мышцы среднего уха напрягаются. Теперь вы готовы воспринимать его голос, даже при наличии фонового шума.

RD: Очень интересно. Как можно было бы использовать эти принципы и выводы применительно к способу лечения?

SP: Допустим, вы терапевт, или родитель, или учитель, и один из ваших клиентов, студентов или детей сидит с пустым, ничего не выражающим лицом. Мышцы его лица не имеют тонуса, веки прикрыты и взгляд отведен куда-то в сторону. Вполне вероятно, что у этого человека будет также отмечаться слуховая гиперчувствительность и сложности в том, чтобы регулировать состояние своего тела. Это общие отличительные черты для сразу нескольких психиатрических расстройств, включая невроз тревоги, пограничное расстройство личности, биполярное аффективное расстройство, аутизм и синдром гиперактивности.

Нервная система, отвечающая и за состояние тела, и за мышцы лица, оказывается как бы вне доступа. Таким образом, можно отметить, что у таких людей часто неявно или недостаточно выражены чувства на лице, они обычно выказывают тревожность и беспокойство – поскольку их нервная система не предоставляет им информации, которая позволила бы им успокоиться.

RD: Как поливагальная теория изменит методы лечения людей с такими нарушениями?

SP: Как только мы поймем механизмы, обуславливающие нарушения, мы наверняка найдем способ их исцелять. Например, вы больше не будете говорить «Сиди спокойно» или наказывать человека за то, что он не способен сидеть спокойно. Вы никогда не скажете: «Почему ты не улыбаешься?», или «Постарайся слушать внимательнее», или «Посмотри мне в глаза», когда такие навыки отсутствуют. Нередко программы лечения пытаются научить клиента устанавливать контакт глазами. Но зачастую это просто невозможно, если у индивида имеется нарушение вроде аутизма или биполярного аффективного расстройства, так как их нервная система, отвечающая за спонтанно возникающий пристальный взгляд, просто выключена.

Эта более новая, отвечающая за социальные контакты, система проявляется только тогда, когда нервная система определила окружающее пространство как безопасное.

Само понятие безопасности относительно. Мы с вами сидим в этой комнате, и, вроде бы, ничто нам не угрожает. Мы чувствуем себя здесь в безопасности, однако, вполне возможно, что молодой женщиной, страдающей паническими атаками, это пространство может ощущаться как содержащее угрозу. Что-то в этой комнате, являющееся безопасным для нас, может запустить в ней физиологическую реакцию мобилизации и защиты.

RD: То есть, если внешне она не проявляет никаких эмоций или же, напротив, суетится и нервничает, возможно, у нее даже нет выбора. Это просто неврологический феномен, верно?

SP: Верно. Все дело в бессознательной и подсознательной нейробиологической мотивационной системе. Она не нарочно это делает. Это всего лишь адаптация к ситуации, которую ее нервная система оценила как опасную. Вопрос в том, как вытащить ее из этого ощущения угрозы? Традиционной стратегией было бы убеждать ее, приводить доводы, сказать ей, что никакой опасности нет, договариваться с ней, поощрять ее, наказывать, если она не реагирует так, как нужно. Другими словами, мы попытались бы взять под контроль поведение. Но такой подход не слишком хорошо работает с механизмами социального общения, так как, по всей вероятности, они запускаются висцеральной системой организма. Наши текущие знания, основанные на поливагальной теории, подводят нас к более эффективному методу. Итак, чтобы успокоить человека, мы разговариваем с ним тихо и мягко, понижаем тон голоса для того, чтобы запустить у человека механизмы слушания. Мы обеспечиваем человеку спокойную обстановку, в которой нет громких посторонних звуков и шумов.

RD: Потому что им сложно воспринимать человеческий голос на фоне постороннего шума?

SP: Правильно, потому что эти системы не работают нормально и потому что громкие фоновые звуки запустят определенный физиологический режим и защитные механизмы.

RD: То есть, если человек находится в сильно возбужденном состоянии, он или она могут быть неспособны вычленить человеческий голос среди множества шумов и звуков?

SP: Именно так. Людей в таком состоянии нередко просят пройти тесты на слух, и они показывают прекрасные результаты, если тестирование проходило в полностью звуконепроницаемых комнатах.

Люди же, чья нервная система функционирует нормально, обладают определенными механизмами, позволяющими им различать звуки помимо фоновых. Эти механизмы нивелируют низкочастотные фоновые шумы, обеспечивая возможность слышать человеческий голос более четко даже при наличии громких звуков вокруг.

Эти механизмы не доступны людям с определенными нарушениями.

 Например, маленькому мальчику, страдающему аутизмом, будет сложно выделять человеческие голоса при наличии фонового шума. Они будут растворяться, теряться, «исчезать» на фоне окружающих звуков. Поэтому люди, страдающие аутизмом и некоторыми психиатрическими нарушениями, не любят ходить в большие торговые центры или в места с шумной вентиляционной системой. Окружающие звуки деформируют для них человеческий голос.

RD: А как обстоят дела с обычными невротиками, вроде нас с вами, у которых не обнаружено или не диагностировано никаких нарушений, но кто периодически испытывает стресс или тревогу? Какой способ лечения могла бы предложить поливагальная теория?

SP: По большей части, такое же, как и для людей с гораздо более серьезными расстройствами.

Например, при стрессе мы зачастую начинаем какую-то активную внешнюю деятельность. Но, на самом деле, это приводит к еще большему сокращению функций системы социального взаимодействия.

Такая активность может действовать как обезболивающее, вместо того, чтобы работать над усилением ощущения безопасности и защищенности.

Поливагальная теория предлагает стратегии, помогающие создать это ощущение безопасности: уединение в спокойном, тихом месте, игру на музыкальных инструментах, пение, спокойный, тихий разговор, или даже прослушивание музыки. Подумайте, что мы обычно делаем, когда испытываем стресс? Мы закрываем себя от межличностных отношений вместо того, чтобы двигаться навстречу им. Но для человека естественно воспользоваться помощью других людей для того, чтобы уравновесить свое ментальное и эмоциональное состояние. Поэтому когда вы спрашиваете: «Как мы можем применить это знание?», – ответ заключается в том, что мы должны заново понять: а что означает быть человеческим существом?

Частью человеческой природы является быть зависимым от других людей.

Не все время, конечно. Подобно большинству млекопитающих, мы пришли в этот мир с ощущением огромной зависимости от людей, заботящихся о нас, и эта потребность связи с другими проходит через всю нашу жизнь. По мере того, как мы растем, нам необходимо найти безопасное место, чтобы мы могли спать, испражнятся и размножаться. Мы создаем его, ставя стены и выстраивая границы и личное пространство. Или мы можем завести собаку, которая будет охранять нас, пока мы спим. Смысл этих стратегий в том, чтобы создать пространство, в котором нам не пришлось бы больше чувствовать себя гипер бдительными, которое позволило бы нам участвовать в жизненных процессах, уместных для безопасной ситуации. Механизмы социального взаимодействия (контакт глазами, слушание других) заставляют нас отказаться от нашей гипер бдительности.

Вернемся к теме клинического применения: когда мы видим людей внешне неэмоциональных, с пониженным мышечным тонусом, полуопущенными веками; людей безо всякой интонации в голосе или испытывающих сложности в том, чтобы расслышать речь окружающих; людей в состоянии беспокойства и напряженности, – мы можем предположить, что такие физиологические проявления могут иметь отношение к адаптивным функциям защиты. Но эти адаптивные функции будут плохо встраиваться в социальный контекст, в котором живет индивид.

RD: Вы хотите сказать, что они думают, что этот мир небезопасен?

SP: Это не относится к когнитивному процессу.

Это физиологическая реакция, затрагивающая нервную систему. Это не осознанная реакция: большинство людей, которые так себя чувствуют, предпочли бы так себя НЕ чувствовать.

Они просто не могут ее отключить. Мы должны осознать, что такие чувства являются физиологической реакцией, запускаемой особыми нервными цепочками, и нам необходимо понять, как оздоровить эти цепочки, отвечающие и содействующие нашему социальному поведению. Это важная часть исследования – мы действительно можем оживить, восстановить эти нейронные цепи благодаря набору техник: интонация, понижение количества возбуждающих факторов в окружающем пространстве, слушание, присутствие знакомых лиц и знакомых людей.

Нередко, когда мы испытываем стресс или тревожимся, мы стараемся отвлечь себя, меняем обстановку или вид деятельности. Мы говорим: «Пойдем в парк! Давай займемся чем-нибудь другим». Но нам необходимо понять, что нервная система, на самом деле, нуждается в привычных вещах и предсказуемости, которая является метафорой безопасности.

RD. Это объясняет, почему некоторые жители Нью-Йорка не покинули Манхэттен после событий 9 сентября.

SP: Именно. «Мы все тут знаем. Это наш дом». А «дом» – это мощная метафора безопасности.

RD: Я слышал о том, что человеческий ум иногда описывают как параноидальный инструмент. В качестве обоснования приводится идея о том, что, когда мы живем нашими ощущениями, в моменте здесь и сейчас, мы обычно чувствуем себя в безопасности, но наш думающий ум часто подсовывает нам пугающие образы и воспоминания, как если бы он заранее ожидал какую-то угрозу.

SP: Я могу парировать, описав вам ту часть нашей нервной системы, которая полностью сфокусирована на нашей реакции на окружающих людей и даже на млекопитающих, например, собак и кошек.

Это не та часть нервной системы, благодаря которой мы можем войти в состояние просветления или экстаза.

В некотором смысле, это очень заземленный компонент нашей нервной системы. Он запускает контакт с определенными уровнями ощущений, отличными от тех, которые описываете вы. На этих уровнях мы ощущаем телесную информацию изнутри, в наших органах. Телесная информация такого рода проходит по нервам вверх по позвоночному столбу и распространяется лучами наверх к коре головного мозга. Эта часть нервной системы обеспечивает контакт с реальностью; она регулирует состояние нашего тела, заставляя нас быть настороже, наготове. Она не включает в себя весь человеческий опыт, но она действительно отвечает за большинство вещей, которые принято называть социальным взаимодействием. Можно сказать, что общение является важным компонентом психологического опыта для человеческих существ. И эта система – система социального взаимодействия – определяет качество такого общения: наши особенности, которые мы показываем людям, выражение лица, интонация голоса, кивки головой, даже жесты – все является ее частью. А если я отворачиваюсь во время разговора с вами, если я говорю монотонно, безо всякой интонации, если я прикрываю глаза – какова будет ваша внутренняя реакция? Как вы себя чувствуете, когда я так делаю?

RD: Кажется, будто вы отсутствуете, уходите в себя и закрываетесь, будто вы не включаетесь.

SP: «Не включаюсь» – и это может интерпретироваться собеседником как оценка, антипатия, незаинтересованность в общении, надменность, или подозрительность, или недостаток доверия.

То есть к мимике, которая для некоторых людей является не более чем физиологической реакцией, теперь присоединяется еще и моральная или, по крайней мере, мотивационная дополнительная интерпретация. Ее наличие может быть оправданным, а, может, и нет. Социальное общение – это уникальный и очень мощный компонент наших взаимосвязей.

Насколько ценно это знание? Возьмем три типа клинических групп.

Первый: постоянно плачущие, капризные или страдающие коликами младенцы.

Второй: дети с синдромом дефицита внимания.

Третий: дети с разной степенью аутизма.

Как чувствуют себя родители детей, относящихся к этим трем типам? Чувствуют ли они, что дети их любят? Легко ли им любить своих детей? Или, может быть, они чувствуют, что дети их дурачат или не любят? Что они чувствуют?

В случае с капризным ребенком родители часто чувствуют, что попытки проявить заботу и любовь отвергаются. В случае с гиперактивным ребенком они чувствуют, что их попытки завязать отношения отвергаются. Подобным же образом они чувствуют себя и с аутичным ребенком. То есть они реагируют на общую черту, проявившуюся в этих трех типах детей. Нервная система родителей интерпретирует особенности своего ребенка и приходит к выводу о том, что он мотивирован их не любить.

Как сила знания и науки помогает таким семьям? Где и как можно было бы применить эти знания? Мы можем научить этих родителей пониманию того, что механизмы поведения их ребенка никак не мотивированы и не направлены против них. Мы можем научить родителей, что необходимо утешать и успокаивать их детей. А что обычно происходит в этих трех случаях? Родители сильно расстраиваются, общение становится все менее спокойным, страсти накаляются, и ребенок начинает вести себя еще хуже.

RD: Они не могут помочь, но демонстрируют свое беспокойство и тревогу из-за поведения ребенка?

SP: Да, и эта тревога создает еще больше раздражителей для ребенка, к тому же часто преподносится ему в виде злости. И родителя можно понять, ведь он думает, что ребенок его не любит. Очень печально.

RD: Использовали ли вы эти принципы при лечении аутизма?

SP: Да, но я подошел к нему с совершенно другого уровня. Я фактически попытался запустить у аутичного ребенка невральный механизм, который позволил бы ему установить больший зрительный контакт и использовать мимику. Отправной точкой послужил их способ воспринимать информацию на слух, и я практически создал лечебную программу, стимулирующую активное слушание по-разному интонированных звуков.

Эта лечебная система работает очень хорошо и очень быстро – в течение нескольких часов. От 60 до 80 % детей демонстрируют изменение взгляда, активности сердечного ритма, внутренних реакций и способности строить речь. Изменение взгляда и экспрессивности лица ребенка с диагнозом аутизм полностью меняет характер его взаимодействия с родителем. Это поразительно. Вероятно, наиболее интересным является тот факт, что родители даже не осознают, что такие изменения происходят, ведь это такой естественный процесс.

Если я смотрю на вас, и наш контакт ощущается как безопасный и уместный, а ваша нервная система хорошо отлажена, то, если бы я отвернулся, вы испытали бы дискомфорт. Но затем, если бы я повернулся к вам снова, вы вернулись бы к теме разговора и забыли бы о том, что я отворачивался. То же самое происходит с родителями аутичных детей. Как только ребенок открывается контакту, они забывают о том, что у ребенка были проблемы такого рода. Наша нервная система ожидает экспрессивности лица и диалога. Когда такое ожидание не оправдывается, мы чувствуем себя плохо. Когда оно вновь возвращается, это естественно.

RD: Вы можете поговорить о поливагальной теории в связи с нашей потребностью в безопасности и нашей реакцией на то, когда мы ощущаем ее отсутствие?

SP: Мы до сих пор пользуемся той же «импульсной» системой общения, когда проверяем готовность кого-то к взаимодействию.

Регуляция нашей нервной системой лицевых мышц дает нам возможность уменьшить психологическое расстояние до того, как нам придется иметь дело с естественным риском сблизиться физически. Система социального взаимодействия позволяет людям касаться друг друга. Мы не просто подходим и прикасаемся к кому-то; происходит настоящее сотрудничество между лицом, системой вокализации, другими телесными импульсами, чтобы проверить, насколько нам безопасно с человеком напротив нас. И только тогда мы можем прикоснуться. Таким образом, механизмы установления социального контакта предшествуют развитию социальных связей. Эти механизмы обеспечивают возможность протестировать взаимодействие сначала в «психологическом пространстве», где риск будет очень маленьким, и только затем продолжить проверку в условиях физического сближения. Поливагальная теория показывает, что, по мере того, как рептилии эволюционировали в млекопитающих, невральная регуляция сердца и легких изменилась. Теперь она стала регулироваться областью мозга, контролирующей также и лицевые мышцы. После этого установилась прямая связь между эмоциональной экспрессивностью, проглатыванием пищи, слушанием и социальным взаимодействием и тем, как мы регулируем наши тела. Эти компоненты стали нас успокаивать. Таким образом, мы могли бы использовать механизмы общения для того, чтобы успокаивать людей и поддерживать в них здоровье, развитие и способность к исцелению.

Все знают, что социальная поддержка – это хорошо. Но каковы свойства социальной поддержки, и почему она работает? Она оперирует, в основном, именно теми механизмами, о которых мы сейчас говорим. Она запускает связанную с миелинизированным вагусом систему социального взаимодействия, которая нас успокаивает и отключает реакцию на стресс. Происходит само-успокоение, а это делает нашу метаболическую систему намного более устойчивой и эффективной. Теория включает в себя сложную взаимосвязь систем: как нервы, регулирующие сердце и легкие, связаны с нервами, отвечающими за поперечно-полосатые мышцы лица и головы. И как кора головного мозга регулирует области мозгового ствола, контролирующие упомянутые выше системы, позволяя нам отключить защитные стратегии. Есть еще одна вещь, о которой я должен сказать: как мы можем отличить друга от недруга? В нашем мозге есть область, которая улавливает сигналы о биологических движениях и намерениях. Эта область выявляет знакомые лица, знакомые голоса и знакомые движения. Таким образом, жесты, выражение лица и способ вокализации, которые кажутся «безопасными», выключают те области мозгового ствола и лимбического мозга, которые отвечают за нападение, бегство и реакцию замирания.

RD: Речь идет о симпатической нервной системе?

SP: На самом деле, даже больше. Лимбическая система «захватывает» симпатическую систему (равно как и т.н. ось гипоталамус – гипофиз – кора надпочечников – второй шейный позвонок), чтобы включить защитные механизмы бегства-нападения нашей мобилизационной системы и системы застывания и обездвиживания.

RD: Как к этому относится реакция «застывания»?

SP: Бегство и нападение, на самом деле, программируются в различных областях мозга. Несмотря на то, что они порождают одинаковые непроизвольные реакции, например, влажные руки или учащенное сердцебиение, на самом деле, они представляют собой разные программы движения и продуцируются разными отделами мозга. Но реакция застывания абсолютно иная. Нападение и бегство – это реакции мобилизации. Тогда как застывание – это иммобилизация, а иммобилизация является потенциально летальной для млекопитающих.

RD: Это как быть напуганным до смерти?

SP: Именно. Используем как метафору игру кошки с мышкой. Когда мышь сталкивается с кошкой, она может впасть в обморочное состояние, напоминающее смерть. Ее тело обмякнет и не будет ни на что реагировать. И, на самом деле, примерно 20% мелких млекопитающих, использующих такую стратегию симуляции, погибнут. Но когда они притворяются мертвыми – это неосознанное поведение. Это рефлекторная реакция адаптации. Они в буквальном смысле находятся в состоянии диссоциации. Их болевой порог повышается.

RD: Происходит ли подобное и с человеком?

 

SP: Это может быть частью синдрома посттравматического стрессового расстройства (ПТСР).

ПТСР может помочь повысить болевой порог, он может быть подготовкой к гибели. Многие млекопитающие обладают этим механизмом. В определенном смысле, это красивая стратегия: если тебе суждено умереть, просто повысь болевой порог и скажи «Прощай».

 

 

Но есть другая форма иммобилизации – иммобилизация без страха, и она позитивна и приятна. Часто иммобилизация без страха необходима, чтобы мы могли наслаждаться сексом. Это состояние обездвиживания без страха характерно для млекопитающих женского пола. Хотя, на самом деле, мужчины тоже могут прийти в это состояние «замирания», но уже после секса. Однако существует важная связь между иммобилизацией без страха и наличием безопасного пространства. Как говорится, если хотите украсть что-то у мужчины, сделайте это сразу после секса. Они становятся совершенно беспомощными. С другой стороны, для того, чтобы действительно насладиться сексом, женщине, в определенном смысле, необходимо чувствовать себя в безопасности с мужчиной, тогда она сможет замереть, не испытывая страха.

RD: Какое отношение имеет ко всему этому поливагальная теория?

SP: В теории содержится 2 важных положения.

Первое касается связи между лицевыми нервами и нервами, регулирующими работу сердца и легких.

Второе говорит о филогенетической иерархии, описывающую эволюционную последовательность от примитивного, немиелинизированного вагуса, отвечающего за сохранение метаболических ресурсов, к симпатическо – надпочечниковой системе, участвующей в стратегии мобилизации, и к миелинизированному вагусу, регулирующему состояние телесного спокойствия и механизмы социального поведения.

Эта иерархия подчеркивает, что новые «цепочки» главенствуют над старыми.

Мы используем новейшие цепочки для самоуспокоения, утешения и общения. Если это не срабатывает, мы используем симпатическо – надпочечниковую систему, чтобы активизировать механизм бегства-нападения.

А если и он не срабатывает, мы прибегаем к очень старой вагусной системе – системе застывания и отключения.

То есть, теория утверждает, что наши физиологические реакции иерархически организованы согласно тому, как мы реагируем на вызов, и иерархия реакций соответствует последовательности, с которой развивались эти системы. Кроме того, взаимосвязь между нервами, регулирующими лицо, и нервами, регулирующими сердце и легкие, позволяет нам сделать вывод о том, что мы можем использовать лицевые мышцы для того, чтобы успокоиться. Подумайте об этом: когда мы испытываем стресс или тревогу, мы используем мышцы лица, включая уши. Чтобы успокоиться, мы едим или пьем, мы слушаем музыку, мы говорим с людьми.

RD: То есть мы могли бы «сыграть» какое-то выражение лица, чтобы успокоиться?

SP: Совершенно верно. Система социального взаимодействия включает в себя нервы, регулирующие лицо, и миелинизированный вагус, регулирующий работу сердца и бронхов. Мощь системы социального взаимодействия удивительна и с точки зрения ее влияния на поведение и ментальное состояние, и с точки зрения скорости, с какой она начинает откликаться.

RD: Итак, обладает ли человек возможностью осознанного доступа к неврологическим системам, развившимся более поздно, вместо того, чтобы автоматически прибегать к нашим системам реагирования? И, если это так, можем ли мы использовать их для того, чтобы преодолеть ту смутную тревогу, с которой живут многие из нас?

SP: Во-первых, слушайте свое тело. Ваше тело сообщает вам, что оно находится в нездоровом состоянии. Ваше тело плохо адаптировано к длительным периодам стресса и тревоги. И, хотя вы и не можете контролировать все свое окружение, вы способны контролировать некоторые его части. Мы также должны признать и относиться с уважением к нашим индивидуальным особенностям. Тот факт, что важному для нас человеку очень нравятся шумные вечеринки, вовсе не означает, что наша собственная нервная система может с ними справиться. Понимая это, мы можем так организовать свою жизнь, чтобы наше окружение было более гармоничным и мирным, тогда не будет необходимости запускать нервные цепочки.

Но, в принципе, нам надо учиться направлять ситуации в нужное нам русло, находить способы обретать спокойствие и чувствовать себя в безопасности. Моя идея заключается в том, что надо отнестись к этому с уважением. Мы не можем минимизировать эти реакции только потому, что нам они кажутся незначительными.

Решением будет отнестись с уважением и пониманием к реакциям тела. Когда поднимается это чувство загнанности, мы можем обойтись с ним, сказав себе: «Как я могу его дозировать»? Например, аутичные дети чувствуют себя в ловушке постоянно, потому что их физиология говорит: «Сваливай отсюда». А их заставляют сидеть, устанавливать контакт глазами, делать вещи, которые вселяют в них ужас. Для того, чтобы их лечить, нам надо сначала научиться уважать то, что говорят их тела.

В сухом остатке: наша нервная система оценивает окружающее пространство по шкале риск – безопасность. Она делает это автоматически и постоянно. Она похожа на радар, который все время прощупывает, находимся ли мы в безопасности. Мы можем воспользоваться множеством метафор.

Кто-то, например, может сказать: «Мне не нравится энергетика в этой комнате». Давайте рассмотрим, что это означает.

Вполне возможно, что люди не смотрят вам в глаза, никто не приглашает вас к общению, а вокруг много фонового шума. Сейчас мы можем отследить множество таких факторов.

RD: Что вы могли бы сказать в заключение?