Клаудио Наранхо об искажениях любви

********************************************************************************

Запись на индивидуальную консультацию  

Созависимость и желание спасать как бегство от бессилия

Социопат и психопат: чем они отличаются? Как развиваются социопатия и психопатия? Почему такие люди нарушают общественные нормы и чем они порой привлекают нас? Что позволяет им быть не только злодеями, но и героями? Какими социопатическими чертами обладает мир большого бизнеса и какое место социопаты занимают в культуре и массовом кинематографе? Разбираемся.

Не будем путать психопатов, несущихся с включенной бензопилой по скверу, и социопатов, или «странных», оригинальных, существующих как бы на грани нормы, но все же включенных в социальную систему, людей. Эти понятия практически синонимичны и обозначают души с одинаковым радикалом, но с разными спектрами чувств.

Психопаты — это люди с антисоциальной ориентацией. Психопатия — диагноз с ярко выраженным патологическим поведением при полной сохранности мышления.

Социопатия — это более мягкое выражение психопатии. Если личность при своей антисоциальности все же вписывается в социум, способна в нем существовать, но активно пренебрегает правилами и нормами, то мы имеем дело с социопатией. К её классическим чертам можно отнести харизму, высокий интеллект, отсутствие нервозности, склонность ко лжи и лицемерию, неспособность к стыду, раскаянию, эмпатии и любви, гневливость, эгоцентризм, дефицит морали и нравственности.

С точки зрения психоаналитической теории, социопатия представляет собой динамическую структуру личности наряду с мазохистической, истерической и другими. Все мы имеем личностную структуру, которая складывается из генетических предпосылок и индивидуальной истории. Также рано или поздно все мы сталкиваемся с различными травмами, но конкретный диагноз получают единицы.

Откуда же берется социопатия? С биологической точки зрения, гормональный аппарат социопата вырабатывает меньше серотонина. Такой человек не способен «насытиться» общением, взять из него необходимые эмоции, испытывать эмпатию. Для удовлетворения своих эмоциональных нужд он нуждается в совершенно другом, более сильном стимуле. Кроме того, такая личность реагирует на внешние раздражители более агрессивно, нежели «обычные» люди. Это его ответ на любую потенциальную опасность.

Иногда на развитие социопатии влияет детская травма: ребенок сталкивается с ранним опытом насилия, смертью, что оставляет след в его психике. При этом полученный единожды адреналин становится для него приговором. Как правило, в будущем такой человек испытывает проблемы с доверием и не имеет авторитетов.

Подобно героиням дебютного романа Дианы Сеттерфилд «Тринадцатая сказка», дети могут быть социопатичными даже при абсолютном внешнем благополучии. Они считают, что могут делать все, что помогает им комфортно существовать. При этом запреты взрослых воспринимаются ими как вызов. Постепенно из такой «адреналиновой» личности может сформироваться психопат.

Как правило, детский опыт психопата — это ад, в котором царит тотальный произвол со стороны взрослых или полное отсутствие законов каких-либо норм и правил. Обычно их воспитывает равнодушная, «отсутствующая» мать, которая, в свою очередь, может иметь собственную историю насилия, находиться в депрессии, надрываться на нескольких работах ради добычи пропитания или просто быть в роли слабовольной жертвы при тираническом муже.

Если же будущий социопат растет в относительно благополучной среде, то у него есть шанс на то, чтобы интегрироваться в общество и найти себе не только применение, но и признание. Например, он может ловить преступников, как Шерлок, или разгадывать загадки на грани жизни и смерти, как Доктор Хаус. Шерлок во время объяснения с Мориарти говорит: «Я — это второй ты». И это только отчасти метафора.

 

Социопат может достичь действительно хороших высот на социальной лестнице благодаря развитому интеллекту, способности легко преодолевать стрессы и привычкой равнодушно переступать через людей.

Каков портрет социализированного социопата? Такой человек испытывает абсолютное безразличие к людям и социальным нормам. При этом для «обычных» людей свод определенных правил делает мир более предсказуемым и безопасным, а эмпатия наполняет его теплом и смыслом. Социопат же находится вне законодательного поля, не нуждается в оправданиях, ищет цели извне. Нэнси Мак-Вильямс, автор «Психоаналитической Диагностики», отмечает, что концептуально диагноз относится к базовому недостатку человеческой привязанности и к приверженности к очень примитивным защитам.

Примечательно, что социопат не является невменяемым и способен отвечать за свои действия. Он отличает добро от зла и разбирается в законах, которые нарушает сознательно. При этом при совершении преступлений он не мучается внутренними конфликтами, так как чувствует абсолютную вседозволенность.

Он жонглирует нормами с виртуозностью. Социопат может отказываться от проведения общепринятых праздников, принятия традиционных моделей мышления, признания себя гражданином той или иной страны, хранения вещей и фотографий и почитания памяти своих родных, соблюдения врачебных рекомендаций, комфорта (он может жить в машине, в лесном шалаше или путешествовать пешком). Такая личность не верит никому и ничему, она все проверяет на вкус. Разумеется, на свой. Для неё нет законов. Она предлагает миру свои.

Социопат с легкостью переносит одиночество, часто меняет партнеров. При полном отсутствии эмпатии стремление к созданию семьи может возникать не на чувственном, а на прагматичном уровне: так индивид старается лучше интегрироваться в общество. Примером такого типажа в кино может служить уже упомянутый главный герой сериала «Доктор Хаус».

© Fox

Такие люди привлекают своей неординарностью и необыкновенными талантами, но ужиться с ними под одной крышей практически невозможно. Важно помнить, что и сами социопаты не способны к построению глубоких отношений. Любовь взрослого строится на способности чувствовать другого и сочувствовать другому. Но для социопата окружающие являются лишь средством для достижения определенной цели, практически неодушевленной функцией. В основе его отношений с другими лежит эксплуатация. Поэтому, чем сильнее выражен социопатический радикал, тем меньше шансов остается на создание семьи с таким человеком.

Также социопатический характер может быть представлен в относительной социальной норме. Тогда мы имеем дело с человеком, который делает то, на что не способны остальные. При этом имеются ввиду не только негативные, но и позитивные, творческие и даже героические поступки. Он работает на войне. Он работает там, где кровь и смерть. Там, где опасно, в том числе в большом бизнесе или в сферах с большой ответственностью. Он в море, он в космосе, он под водой и там, где бушует стихия.

Этим и отличаются социопаты. Берут на себя ответственность, которую трудно взять обычному человеку. Они ходят по ту сторону смерти и выживают. Их знание сакрально. Они, столкнувшись со смертью, не испытывают ни страдания, ни вины. Этим они и привлекательны.

Психопатический тип нередко находит свое отражение в литературе, мифологии и кино, в том числе массовом. В мифологии — это герой эпоса. Тот, кто спустился в ад и вышел из него. Герой — это бывший воин, который легализован нашим сознанием. Наше сознание не выносит насилия и отсутствия норм. Если кто-то нарушает нормы  и остается с нами, он становится героем, у него особый статус. В то же время психопат, не повернувшийся в сторону общества, должен быть наказан. Он или герой или преступник: середины для него не существует. Нет теплого мира с костром в глубине пещеры, где дети, женщины и старики.

В современной мифологии, которую мы можем легко найти в сериале «Игра престолов», социопатическими чертами обладает целый клан Ланнистеров. Его представители не испытывают терзаний по поводу своей жестокости и наслаждаются абсолютной вседозволенностью: убийства детей, инцест, казнь собственного сына, нападение на отца — все это предстает для них в качестве нормы.

Вся семья до последнего помечена особым правом — правом выбирать само право. Как говорят сами герои, «Ланнистеры платят всегда». Но хочется добавить: «Если они того хотят». Служить Ланнистерам можно только за деньги. В мире Ланнистеров никто не ждет преданности или любви. Там все покупается и продается. Как никто, они осваивают эмоциональный лексикон манипуляции.

Возможно ли жить в сообществе с социопатом? С ним можно сотрудничать. И ему можно служить. Ему можно подставить плечо, но не стоит ждать того же в ответ. Цель всегда будет принадлежать ему, как и главная добыча. Львы, как известно, не интересуется мнением овец. Основная их психическая защита — магическое мышление — делает их в каком-то смысле властелинами.

В глобальном, социологическом смысле социопатическими чертами обладает мир большого бизнеса, в котором правят расчет, манипуляции, жестокость и попытки достичь цели без всякой рефлексии. В обыденной жизни социопат действует аналогичным образом: не умея чувствовать, такой человек выбирает действие. И если он о чем-нибудь и сожалеет, то лишь о том, что очередная афера не удалась.

И не удивительно, что королевство Ланнистеров — это самое комфортное из королевств в «Игре престолов». Это лучшие земли с приятным климатом, красивыми женщинами и самыми сладкими фруктами. Это прообраз мира, которым управляет идеология прибыли. Это мечта и одновременно страх обычных нормальных невротиков, к числу которых относится большинство. Мир социопата — это мир, в котором можно все. Но в какой-то момент он взорвет и этот мир, как была взорвана септа Бейлора.

Социопат способен заглянуть за рамки привычных для обычного человека смыслов, поступков и целей, заглянуть за горизонт, пока люди продолжают сидеть в пещерах, где очаг, дети, старики, розовые шелковые занавески и стандартная мебель из ИКЕИ. Социопат страшен и притягателен одновременно, он и Дракон, и Герой, победивший Дракона. Для него нет места в середине регистра нормы, он всегда на краю, у выхода или за «101 километром».

У него нет морали, а когда нет законов морали, всегда появляются «Их Воробейшества» со своими проповедями. Как в древности: шаман — обязательный персонаж при вожаке. Именно самопровозглашенный Шаман и возьмет на себя труд объяснить народу теневую сторону подвига и заговорит голосами богов, узаконивающих новое право.

********************************************************************************

Запись на индивидуальную консультацию  

Ребенок, с которым плохо обращаются и которым пренебрегают,  остается совершенно одинок во тьме смятения и страха. Окруженный высокомерными и ненавидящими его людьми, лишенный права говорить о своих чувствах, обманутый в любви и доверии, презираемый, подвергающийся насмешкам над своей болью, такой ребенок слеп, потерян и находится полностью во власти безжалостных и бесчувственных взрослых.  Он дезориентирован и абсолютно беззащитен. Все существо такого ребенка вопиет о потребности выплеснуть наружу свой гнев, выговориться, позвать на помощь. Но это – именно то, чего он делать не должен. Все нормальные реакции – дарованные ребенку самой природой ради его выживания – остаются заблокированными. Если на помощь не придет <просвещенный> свидетель, то эти естественные реакции только усилятся и продлят страдания ребенка – вплоть до того, что он может умереть. 

Следовательно, здоровое побуждение восстать против бесчеловечности нужно подавить. Ребенок пытается уничтожить и стереть из памяти все, что с ним произошло, дабы убрать из сознания жгучую обиду, злость, страх и невыносимую боль в надежде избавиться от них навсегда. Остается только чувство вины, а не гнева за то, что приходится целовать руку, которая тебя бьет, да еще и просить прощения. К сожалению, подобное случается куда чаще, чем можно себе представить. 

Травмированный ребенок продолжает жить внутри взрослых, переживших эту пытку – пытку, завершением которой стало полное подавление <чувств>. Такие взрослые существуют во тьме страха, угнетения и угроз. Когда внутреннему ребенку не удается осторожно донести до взрослого всю правду, он переходит на другой язык, язык симптомов. Отсюда берут начало различные аддикции, психозы, криминальные наклонности. 

Несмотря на это, кто-то из нас, уже будучи взрослым, может захотеть добраться до истины и выяснить, где кроются истоки нашей боли. Однако, спросив у специалистов, не связано ли это с нашим детством, мы, как правило, слышим в ответ, что дело вряд ли в этом. Но даже если и так, то нам следует научиться прощать – ведь, дескать, обиды на прошлое ведут нас к болезням.

На занятиях в распространенных ныне группах поддержки, куда ходят жертвы различных зависимостей вместе с родными, это утверждение звучит постоянно. Вы можете исцелиться, только простив своих родителей за все, что они натворили. Даже если оба родителя – алкоголики, даже если они вас обижали, запугивали, эксплуатировали, били и держали в постоянном перенапряжении, вы все должны им простить. Иначе вам не вылечиться. Под именем «терапии» существует немало программ, основанных на том, чтобы научить пациентов выражать свои чувства и таким образом понять, что случилось с ними в детские годы. Нередко молодые люди, имеющие диагноз «СПИД» или зависимые от наркотиков, умирают после попыток простить столь многое. Они не понимают, что таким образом пытаются оставить в бездействии все свои подавленные в детстве эмоции. 

Некоторые психотерапевты боятся этой правды. Они находятся под влиянием как западных, так и восточных религий, велящих детям, пережившим насилие, прощать своих обидчиков. Таким образом, для тех, кто в раннем возрасте попал в педагогический порочный круг, этот круг замыкается еще сильнее. Все это именуется «терапией». Такой путь ведет в западню, из которой не выбраться – здесь невозможно выразить естественный протест, и это ведет к болезням. Подобные психотерапевты, застрявшие в рамках устоявшейся педагогической системы, не в состоянии помочь своим пациентам разобраться с последствиями их детских травм, и предлагают им вместо лечения установки традиционной морали. В течение нескольких последних лет мне присылали из США много книг незнакомых мне авторов, где описываются различные виды терапевтического вмешательства. Многие из этих авторов утверждают, что прощение есть необходимое условие успешной терапии. Это утверждение столь распространено в психотерапевтических кругах, что даже не всегда ставится под сомнение, несмотря на то, что сомневаться в нем необходимо. Ведь прощение не избавляет пациента от скрытого гнева и ненависти к себе, но может очень опасно замаскировать эти чувства. 

Мне известен случай одной женщины, чья мать подвергалась в детстве сексуальному насилию со стороны своих отца и брата. Несмотря на это, она всю жизнь преклонялась перед ними без малейшей тени обиды. Когда ее дочь была еще ребенком, мать часто предоставляла ее «заботе» своего тринадцатилетнего племянника, а сама беспечно шла с мужем в кино. В ее отсутствии подросток охотно удовлетворял свои сексуальные желания, используя для этого тело ее маленькой дочери. Когда, много позже, дочь обратилась за консультацией к психоаналитику, тот сказал ей, что мать винить ни в коем случае нельзя – дескать, ее намерения не были дурными, и она не знала, что бэбиситтер попросту совершал акты сексуального насилия над ее девочкой. Как могло показаться, мать буквально понятия не имела, что происходит, и когда у ее дочери начались расстройства питания, она проконсультировалась со множеством врачей. Те заверили мать, что у малышки всего-навсего «режутся зубки». Вот так и вращались шестеренки «механизма прощения», перемалывая жизни всех, кого туда затянуло. К счастью, этот механизм не всегда срабатывает.
В своей замечательной и нестандартной книге «Обсидиановое зеркало: исцеление от последствий инцеста» (Изд-во Seal Press, 1988) автор Луиз Вайзчайлд описала, как ей удалось расшифровать скрытые послания своего тела и таким образом осознать и освободить свои подавленные в детстве эмоции. Она применяла телесноориентированные практики и фиксировала все свои впечатления на бумаге. Постепенно она детально восстановила свое прошлое, скрывавшееся в бессознательном: когда ей было четыре года, ее растлевали сначала дед, затем дядя, и, впоследствии, отчим. Женщина-терапевт согласилась работать с Вайзчайлд, несмотря на всю боль, которая должна была проявиться в процессе самопознания. Но даже во время этой успешной терапии Луиз иногда склонялась к тому, что должна простить свою мать. С другой же стороны, ее преследовало чувство, что это будет неправильно. К счастью, психотерапевт не настаивала на прощении и предоставила Луиз свободу следовать своим чувствам и осознать в итоге, что не прощение сделало ее сильной. Следует помочь пациенту избавиться от навязанного извне чувства вины (а это, пожалуй, первоочередная задача психотерапии), а не нагрузить его дополнительными требованиями — требованиями, лишь укрепляющими это чувство. Квази-религиозный акт прощения никогда не разрушит устоявшуюся модель саморазрушения. 

Почему эта женщина, на протяжении трех десятков лет пытавшаяся поделиться своими бедами с матерью, должна прощать материнское преступление? Ведь мать даже не попыталась увидеть, что сотворили с ее дочерью. Однажды девочка, оцепенев от страха и отвращения, когда дядя подмял ее под себя, увидела, как в зеркале промелькнула фигура ее матери. Ребенок надеялся на спасение, но мать отвернулась и ушла. Будучи уже взрослой, Луиз слышала рассказы матери о том, как та могла лишь бороться со своим страхом перед этим дядей, когда ее дети были рядом. А когда дочь попыталась рассказать матери о том, как была изнасилована отчимом, мать написала ей, что больше не желает ее видеть. 

Но даже во множестве подобных вопиющих случаев давление на пациента с тем, чтобы он простил, существенно снижающее шансы на успешность терапии, не представляется многим абсурдным. Именно это повсеместно распространенное требование простить мобилизует застарелые страхи пациентов и заставляет их подчиниться авторитету психотерапевта. И чего же этим добиваются терапевты – разве что они делают это, чтобы заставить свою совесть молчать?* 
Во множестве случаев все можно разрушить одной-единственной фразой – сбивающей с толку и в основе своей ошибочной.  И то, что подобные установки вбиваются в нас с самого раннего детства, лишь усугубляет ситуацию. Сюда же прибавляется общепринятая практика злоупотребления властью, которой пользуются терапевты, чтобы справиться со своим собственным бессилием и страхом. Пациенты же убеждены, что психотерапевты говорят с позиций своего неопровержимого опыта, и таким образом доверяют «авторитетам».  Пациенту невдомек (да и откуда ему знать?), что на самом деле это лишь отражение страха самого терапевта перед страданиями, пережитыми им от рук собственных родителей. И как в этих условиях пациент должен избавляться от чувства вины? Напротив, он просто-напросто утвердится в этом чувстве. 

Проповеди о прощении обнажают педагогическую природу некоторых видов психотерапии. К тому же, они разоблачают бессилие тех, кто это проповедует. Странно, что они вообще именуют себя «психотерапевтами» — скорее уж, им стоило бы называться «жрецами». В результате их деятельности дает о себе знать незрячесть, унаследованная в детстве – незрячесть, на которую могла бы указать настоящая терапия. Пациентам все время твердят: «Ваша ненависть – причина ваших болезней. Вы должны простить и забыть. Тогда вы выздоровеете». И твердят до тех пор, пока пациент не поверит в это, а терапевт не успокоится. Но ведь не ненависть довела пациента в детские годы до немого отчаяния, отрезав его от его чувств и потребностей — это сделали моральные установки, постоянно давившие на него. 
Мой опыт был совершенно противоположным прощению – а именно, я взбунтовалась против издевательств, которые пережила; я распознала и отвергла ошибочные слова и действия моих родителей; я озвучила свои собственные потребности, что в конце концов и освободило меня от прошлого. Когда я была ребенком, все это игнорировалось в угоду «хорошему воспитанию», и я сама научилась всем этим пренебрегать, лишь бы быть тем «хорошим» и  «терпеливым» чадом, которое во мне желали видеть мои родители. Но сейчас я знаю: у меня всегда была потребность разоблачать и бороться против мнений и отношения ко мне, которые разрушали мою жизнь, бороться везде, где бы я это не замечала, и не терпеть молча. Однако я сумела добиться успеха на этом пути, лишь прочувствовав и пережив то, что со мной творили в раннем возрасте. Не допуская меня к моей боли, религиозные проповеди о прощении лишь затрудняли этот процесс. 

Требования «хорошо себя вести» не имеют ничего общего ни с эффективной терапией, ни с самой жизнью. Многим людям эти установки перекрывают путь к свободе. Психотерапевты позволяют себе быть ведомыми собственным страхом – страхом ребенка, над которым издеваются родители, готовые, чуть что, отомстить, – и надеждой на то, что ценой хорошего поведения они однажды смогут купить любовь, которую им не дали их отцы и матери. И их пациенты дорого расплачиваются за эту иллюзорную надежду. Под влиянием ложной информации они не могут найти путь к самореализации. 

Отказываясь прощать, я утратила эту иллюзию. Травмированный ребенок без иллюзий, разумеется, жить не может, но зрелый психотерапевт способен с этим справиться. Пациент должен иметь возможность спросить у такого терапевта: «Почему я должен прощать, если у меня никто не просит прощения? Мои родители отказываются понять и осознать, что они со мной сделали. Так почему же я должен пытаться понять и простить их за все, что они творили со мной в детстве, при помощи психо- и трансакционного анализа? Какой в этом толк? Кому это поможет? Это не поможет моим родителям увидеть правду.  Однако для меня это создает трудности в проживании моих чувств – чувств, которые дадут мне доступ к истине. Но под стеклянным колпаком прощения эти чувства не могут дать свободные всходы». Подобные размышления, к сожалению, нечасто звучат в психотерапевтических кругах, а вот прощение там – непреложная истина. Единственный возможный компромисс – установление различий между прощением «правильным» и «неправильным».  И эта цель может вообще не подвергаться сомнению. 

Я спрашивала у многих терапевтов, почему они так верят в необходимость прощения пациентами родителей ради исцеления, но ни разу не получила даже вполовину удовлетворяющего меня ответа. Очевидно, что такие специалисты даже не сомневались в своих утверждениях. Для них это было столь же самоочевидно, как и жестокое обращение, которому они подвергались в детстве. Не могу себе представить, чтобы в обществе, где над детьми не издеваются, но любят и уважают их, сформировалась бы идеология прощения за немыслимые жестокости. Эта идеология неотделима от заповеди «Да не посмеешь ты осознать» и от передачи жестокости последующим поколениям. Именно нашим детям приходится расплачиваться за нашу несознательность. Страх, что родители нам отомстят, является базой для нашей устоявшейся морали. 

Как бы то ни было, распространение этой тупиковой идеологии через педагогические механизмы и ложные моральные установки можно прекратить путем постепенного терапевтического обнажения ее сути. Жертвы жестокого обращения должны прийти к своей правде, осознавая, что им ничего за это не будет. Морализаторство только уводит их с верного пути. 

Эффективность терапии не может быть достигнута, если педагогические механизмы будут продолжать свою работу. Вам необходимо осознать весь масштаб травм, нанесенных воспитанием, чтобы терапия могла справиться с их последствиями. Пациенты должны получить доступ к своим чувствам – и получить его на всю оставшуюся жизнь. Это поможет им сориентироваться и быть самими собой. А морализаторские призывы лишь могут перекрыть путь к самопознанию. 
Ребенок может извинить своих родителей, если те тоже готовы признать свои ошибки. Однако настоятельное требование простить, которое я столь часто замечаю, может быть опасно для терапии, даже если оно культурно обусловлено. Жестокое обращение с детьми в наши дни — в порядке вещей, и большинство взрослых не считают свои ошибки чем-то из ряда вон выходящим. Прощение может иметь негативные последствия не только для отдельных индивидуумов, но и для общества в целом, поскольку оно покрывает ошибочные представления и способы обращения <с детьми>, а также скрывает истинную реальность за глухой завесой, сквозь которую нам ничего не разглядеть. 

Возможность перемен зависит от того, насколько много вокруг просвещенных свидетелей, которые подстраховали бы детей-жертв жестокого обращения, которые начали что-то осознавать. Просвещенные свидетели должны помогать подобным жертвам не скатываться во тьму забвения, откуда эти дети вышли бы уже преступниками или душевнобольными. Подстрахованные просвещенными свидетелями, такие дети смогут вырасти в сознательных взрослых – взрослых, живущих в соответствии со своим прошлым, а не вопреки ему, и которые такие образом смогут сделать все от них зависящее ради более человечного будущего для всех нас. 
На сегодня уже научно доказано, что когда мы плачем от печали, боли и страха – это не просто слезы. При этом выделяются гормоны стресса, способствующие дальнейшей общей телесной релаксации. Разумеется, слезы не стоит приравнивать к терапии в целом, но это все равно важное открытие, на которое стоит обратить внимание практикующим психотерапевтам. Но пока что имеет место нечто противоположное: пациентам дают транквилизаторы, чтобы они успокоились. Представьте, что может случиться, если они начнут понимать истоки своих симптомов! Но проблема в том, что представители медицинской педагогики, в которую вовлечено большинство институтов и специалистов, ни в коем случае не желают понять причины заболеваний. В результате этого нежелания бесчисленное множество хронически больных становятся узниками тюрьм и клиник, на которые уходят миллиарды правительственных денег, и все это ради замалчивания правды. Пострадавшие совершенно не понимают, что им можно помочь понять язык их детства и тем самым уменьшить их страдания или избавить от них вовсе. 
Это стало бы возможно, осмелься мы противоречить общепринятым представлениям о том, какие последствия несет жестокое обращение с детьми. Но достаточно одного взгляда на специализированную литературу, чтобы понять, насколько нам не хватает этой смелости. Напротив, литература изобилует призывами к благонамеренности, всяческими расплывчатыми и недостоверными рекомендациями, и, прежде всего, моралистскими проповедями. Вся жестокость, которую нам приходилось переносить в детстве, должна быть прощена. Ну а если это не принесет желаемых результатов, то тогда уж государству придется оплачивать пожизненное лечение и присмотр за инвалидами и имеющими хронические заболевания. Но ведь их можно исцелить при помощи правды. 
Уже доказано, что даже если ребенок был в угнетенном положении все свое детство, то вовсе не обязательно, что такое состояние будет его судьбой и во взрослом возрасте. Зависимость ребенка от родителей, его доверчивость, его потребность любить и быть любимым – безграничны. Эксплуатировать эту зависимость и обманывать ребенка в его устремлениях и потребностях, а затем преподносить это как «родительскую заботу» — преступление. И преступление это совершается ежечасно и ежедневно из-за невежественности, равнодушия и отказа взрослых перестать следовать этой модели поведения. Тот факт, что большинство таких преступлений совершается неосознанно, отнюдь не умаляет их катастрофических последствий. Тело травмированного ребенка все равно выдаст правду, пусть даже сознание откажется ее признавать.  Подавляя боль и сопутствующие ей состояния, детский организм предотвращает смерть, которая была бы неминуема, если бы столь тяжелые травмы переживались в полном сознании. 

Остается лишь порочный круг подавления: истина, бессловесно зажатая внутри тела, дает о себе знать при помощи симптомов, чтобы ее наконец-то признали и отнеслись к ней всерьез. Однако наше сознание не соглашается с этим, как и в детстве, потому что еще тогда оно усвоило жизненно важную функцию подавления, как и потому, что никто нам уже во взрослые годы не объяснил, что правда не ведет к смерти, но, напротив, может помочь нам на пути к здоровью. 
Опасная заповедь «токсичной педагогики» — «Да не посмеешь ты осознать, что с тобой сотворили» — вновь и вновь проявляется в методах лечения, используемых врачами, психиатрами и психотерапевтами. При помощи лекарств и мистифицированных теорий они пытаются повлиять на воспоминания своих пациентов как можно глубже, чтобы те никогда не узнали о том, что вызвало их болезни. А причины эти, почти без исключений, скрываются в психологических и физических жестокостях, которые пациентам пришлось перенести в детстве. 

Сегодня мы знаем, что СПИД и рак стремительно уничтожают иммунную систему человека, и что уничтожению этому предшествует потеря больным всякой надежды на исцеление. Удивительно, что почти никто не попытался сделать шаг в направлении этого открытия: ведь мы можем вновь обрести надежду, если наш зов о помощи будет услышан.  Если наши подавленные, скрытые воспоминания будут восприняты полностью осознанно, то даже наша иммунная система может восстановиться. Но кто нам поможет, если и сами «помощники» боятся своего прошлого? Вот так и длится «игра в жмурки» между пациентами, докторами и медицинскими властями – потому что до сих пор лишь немногим удалось понять тот факт, что эмоциональное постижение правды есть необходимое условие для излечения. Если мы хотим долгосрочных результатов, мы не сможем их добиться, не придя к истине. Это относится и к нашему физическому здоровью. Фальшь традиционной морали, вредоносные религиозные интерпретации и путаница в методиках воспитания только усложняют этот опыт и подавляют в нас инициативу. Вне всякого сомнения, и фармацевтическая индустрия тоже наживается на наших слепоте и унынии. Но ведь у всех нас только одна жизнь и только одно тело. И оно отказывается быть обманутым, всеми ему доступными способами требуя от нас, чтобы мы ему не лгали…

*Я слегка изменила эти два абзаца после письма, полученного мной от Луиз Вайлдчайлд, которая предоставила мне более подробную информацию о своей терапии.

Запись на индивидуальную консультацию