СТЕНОГРАММА СЕМИНАРА С.ГИЛЛИГЕНА И Р.ДИЛТСА ПУТЕШЕСТВИЕ ГЕРОЯ

*********************************************************************************

 Запись на консультацию

ПУНКТУАЦИЯ ИЗМЕНЫ: «УЙТИ НЕЛЬЗЯ ОСТАТЬСЯ»

Уласевич Тина

Снежное лезвие холодной измены,
Самого близкого тебе человека,
Ранит чуткое сердце, теперь твои вены
Болью наполнены, как весенние реки…
…
Внутри тебя пустота и мечты в ней теряются,
Боль, обида, тоска грудь сжимают тисками…
Душа безнадёжно найти смысл пытается,
Но как найти, то чего уже нет между вами?

(В.Павлова)

Свадьба… «Мы смотрим на небо, звезды ждут наших взглядов, и нам кажется, что кроме друг друга нам никого и никогда больше не надо»…Мы даем обеты и искренне верим в них… Но, проходит время, и все меняется…

Несмотря на то, что брачный договор, обычно, подразумевает договоренность о верности супругов друг другу, тема измены неизменно возникает на приеме у семейного психолога…

Согласно статистике от 25%-50% мужчин признаются в том, что имели, по крайней мере, одну внебрачную связь; для женщин эти данные колеблются от 20-45%…  (Lawson, 1989).

До сих пор общество осуждает изменника и сочувствует обманутому партнеру. Подорванное доверие, затронутые чувства чести и достоинства, боль  обмана, испепеляющий огонь ревности, горечь предательства порождают сильнейшие аффекты, которые могут стать глубоко разрушительными для супружеской пары…

Однако, как ни странно, не так много пар приходит к решению о разводе после подобных инцидентов, ведь измена далеко не всегда происходит от аморальности и эгоизма, как правило, это наглядное свидетельство КРИЗИСА в отношениях. Но, кризис, как известно, имеет не только деструктивные аспекты, он может стать и точкой роста как для каждого в отдельности, так и для пары в целом. Само слово «измена» происходит от гл. изМЕНять, что родственно «менять («мена»), перемена, смена»… «измена – это отказ от прежних взглядов, привычек» (Т.Ф. Ефремова Новый словарь русского языка), т.е. изменять – значит  менять что-то, прежде всего,  ИЗ-нутри… — условия, правила, свой изначальный выбор..

Изменения, на первый взгляд,  это хорошо… Но, к сожалению, измена крайне негативно сказывается на состоянии того, кому изменили, потому, что он ожидал, что ВЫБОР сделан НАВСЕГДА…

Чаще всего, пары, столкнувшиеся с изменой одного из партнеров, обращаются к психотерапевту за поддержкой. Как правило, «обманутый» партнер, пытается вступить в коалицию с психологом, и получить компетентное мнение о том, что неверный супруг – виновник происшествия, и должен понести наказание или, как минимум, получить хорошую порцию порицаний и наставлений на «путь истинный»…

Однако семейные терапевты в своей работе редко опираются на нормы морали и нравственности. Они рассматривают семью как систему, в которой определенные события случаются как результат взаимодействия ВСЕХ членов семьи. Нет правых и виноватых, есть дисфункциональные циклы взаимодействия, и измена является частью этого цикла.

Супружеское ложе,

супружеская лужа,
чья, тот в ней и лежи.
— Да оба хороши.

(В. Павлова)

Семейному терапевту важно понять какую функцию выполняет измена в отношениях, донести это до супругов, и помочь найти более гармоничный способ взаимодействия.

В большинстве случаев связь вне брака не имеет отношения к любви. Существуют три типа связи: сексуальная, но не эмоциональная; эмоциональная, но не сексуальная; и как эмоциональная, так и сексуальная. Общая тенденция такова: мужчины имеют больше связей чисто сексуального характера, женщины – больше связей чисто эмоционального характера.

Но, и для тех, и для других, одна из основных функций измены – передача «метапослания» партнеру о неудовлетворенности отношениями. Для многих людей измена продиктована желанием «добавить огня» в остывающие, «тлеющие» отношения. Подсознательно мы надеемся, что измена или просто слухи о ней, которые дойдут до супруга, сделают наши отношения более страстными…

Владимир, 30 лет, 8 лет в браке, дочери 4 года. При очередной ссоре с женой, не придя к согласию, «в запале» предложил развестись. Жена неожиданно поддержала его идею и предложила разъехаться до оформления официального развода. Остыв после ссоры, супруг осознал, что предлагая расстаться,  хотел услышать от жены, что он и их отношения важны для нее и предполагал,  что угроза развода сделает ее более сговорчивой. Однако ее реакция стала для него шоком и зародила массу подозрений. Без труда он проверил ее переписку в социальных сетях и обнаружил, что жена несколько месяцев состоит в отношениях с мужчиной, который осыпает ее комплиментами, признается в любви и предлагает «руку и сердце». Откровенный диалог между супругами об открывшейся связи, поднял на поверхность глубокую неудовлетворенность жены эмоциональными отношениями. Эмоциональная холодность мужа, отношения, давно сводившиеся только к выполнению родительских функций,  постоянная критика в ее адрес, привели ее к мысли о том, что муж абсолютно не дорожит отношениями с ней. Таким образом,  измена не позволила более игнорировать накопившиеся в паре сложности во взаимоотношениях. Измена стала поводом для трудного, но ясного разговора, который позволил пересмотреть отношения и способы взаимодействия, оторвавшись от привычного хода вещей.

Измена также может быть способом удовлетворения потребностей, удовлетворить которые в браке невозможно или очень сложно…

Семейная пара-  Валентина, 52 года, и Константин, 56 лет, в браке 30 лет, трое детей. После тридцати лет совместной жизни супруг узнал, что биологическим отцом троих детей, воспитанных им в браке с Валентиной, является его сосед по дому. Мужчина молчит, не ест, не пьет. Жена рыдает, говорит, что любила и любит Константина до сих пор, что он ласковый муж и заботливый отец. Но она так и не смогла смириться с тем, что ее муж бесплоден, ведь ей так хотелось быть матерью. Воспользовавшись слабой осведомленность Константина о детородной способности их пары, Валентина пошла на этот риск. И риск до последнего оправдывал себя. Они дружно жили все это время. Дети выросли, старший ребенок уже подарил им внуков… Кто в этой ситуации прав и кто виноват? Кто жертва – Константин, отец троих детей, или Валентина, которая хранила эту тайну много лет для сохранения семьи и брака? Для семейного терапевта так вопрос не стоит. Исходя из системного подхода,  жена сделала все, чтобы сохранить брак, восполняя отсутствующую в паре функцию на стороне…

Измена может выполнять функцию «выравнивания счета», когда один из супругов мстит другому за что-то, или пытается поднять свою самооценку, так как в силу своих личностных особенностей или социального статуса чувствует себя ущербным. Например, измена как способ получить компенсацию за нереализованность в карьере. В бизнесе не получается, так хоть здесь проявлю себя! В данном варианте для партнера (например, мужчины) важно количество женщин, а не длительность отношений с ними.

Измена – как способ получить «порцию» уважения и признания, которого не дают дома. Часто менее успешный муж «кастрирующей» жены заводит интрижки на стороне, что позволяет ему «чувствовать себя мужиком», самоутвердиться – я любим, меня хотят! Измена – как месть партнеру, способ отомстить за унижения, получаемые в семье… Например, женщина узнает, что супруг ей изменял, но, устраивать «разбор полетов» считает ниже своего достоинства… Она злится на него за то, что он причинил ей боль, и заводит новый роман, чтобы отомстить, даже если супруг никогда не узнает о ее похождениях…

Не стоит забывать, что секс на стороне, нередко,  позволяет получить новые сильные ощущения, которые уже не удается или в принципе невозможно  испытать в сексе с обычным партнером. В этом случае супруг  ищет у других то, чего не смог получить от своего партнера. «Изменник» заводит роман из любопытства, чтобы проверить, можно ли получить «желаемое» с кем-нибудь другим…. Сколько драйва поначалу в отношениях с новым партнером: «Получится или нет?», «Как это будет?», «Супруг узнает или нет?» и т.д.

О, это сладкий вкус измены!

Ничто не может с ним сравниться.

Недолговечный, мимолётный

Похож на трепетную птицу…

Он словно донышко бокала,

Как сумерки на склоне лета,

Он тайна, скрытая в страницах

И мёд увядшего букета…

(М.Павлова, Вкус измены)

Новые отношения окружены интригой, тайной, сопровождаются азартом, «выбросом адреналина», ведь «запретный плод сладок», но, как правило, эти ощущения быстро проходят, и отношения переходят в раздел «привычное, давно надоевшее, дежурное меню»… И рано или поздно возникает вопрос — действительно ли разница так велика, как предполагалось ранее?…

Партнеры, родители которых справлялись со сложностями в отношениях методом «выпускания пара на стороне», с большой вероятностью воспользуются изменой «автоматически», как опробованным «проверенным» способом «сброса напряжения»… И во многих случаях измена скорее «поддержит» брак, хоть и таким непростым способом. В этом случае любовник/любовница выполняет роль «третьей ножки в табуретке», восполняя пробелы, существующие в паре, поддерживает систему в состоянии гомеостаза. Например, К.Витакер рассматривал любовника (любовницу) как «психотерапевта на стороне одного из супругов»…

А, иногда, измена — это просто способ завершить отношения, окончательная констатация факта несостоятельности брака. Например, оба супруга понимают, что от любви ничего не осталось, и пытаются завязать близкие отношения «на стороне», которые были бы значимы для них. Брак больше не волнует их, не удовлетворяет их эмоциональные и сексуальные потребности. Тем не менее, оба или один из партнеров (неверный супруг) боится уйти и остаться в одиночестве, и старается «выйти за дверь только одной ногой», т.е. одновременно «уйти и остаться». Такие люди обычно любят обсуждать со своими любовниками проблемы своих супругов. Они ищут поддержки, чтобы сделать окончательный решительный шаг…

Нередко, как только «тайное становится явным», верный супруг выставляет изменника за дверь и «страховочные», «промежуточные» любовные связи умирают естественной смертью, «атрофируются за ненадобностью»…

О, этот горький вкус измены…

Похож на битую посуду,

Среди разбросанных вещей

Соседей злые пересуды.

Клочок бумаги на столе,

То ли мигрень, а то ль похмелье,

И глупых строчек кружева,

Что собраны в стихотворенье…

(М.Павлова, Вкус измены)

Как видите, говорить об измене однозначно невозможно.

«Из всего разнообразия стратегий, которые изобретают супруги, чтобы не сталкиваться с проблемами своих взаимоотношений и одновременно косвенно приближаться к их разрешению, особой популярностью пользуется одна модель: измена. Это отчаянная попытка супругов выйти из тупика, в который зашел их брак; и часто она имеет катастрофические последствия…» (К.Витакер). Ведь измена – это еще и «предательство, вероломство, неверность, прелюбодеяние, отступничество»…(Словарь русских синонимов), «нож в спину»…

Где не может быть измены, там — рай.
…
Где невозможно измениться, там — ад.

(В.Павлова)

Семейный психолог всегда ориентируется на  запрос пары. И для того чтобы выбрать направление работы,  нужно знать главное — хотят ли супруги продолжать отношения. И только.

Кризис доверия можно преодолеть.

Уважение можно вернуть.

Сексуальное влечение можно восстановить.

Важно остается ли интерес друг к другу и желание быть вместе.

«Уйти нельзя остаться», у каждого в этом месте будет своя пунктуация…

Выбирать вам…

*********************************************************************************

 Запись на консультацию

ОБ ОРАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ (БРОШЕННЫЙ РЕБЕНОК)

Алена Хандрос

ЗАВУАЛИРОВАННЫЕ ВТОРЖЕНИЯ В ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ГРАНИЦЫ ЛИЧНОСТИ

 

Каждый из нас имеет индивидуальное пространство, наполненное своими потребностями и желаниями, в котором действуют свои законы и правила. Это пространство защищено психологическими границами, оберегающими интересы личности и выполняющими дипломатические функции.

Границы личности можно представить как совокупность особенных рецепторов, которыми мы проверяем, соответствует ли нашим нуждам и желаниям то, что устремляется к нам извне. И на основании личного заключения либо принимаем его, либо отвергаем.

Нам комфортно на своей личностной территории, и мы бережно охраняем свой суверенитет. Мы сами решаем, о чем мечтать и что планировать, с кем делиться своими мыслями, а кого не посвящать в свои дела, на какие ценности ориентироваться, а от чего отказаться.

Мы очень чувствительны к любым посягательствам на свое личностное поле, и пытаемся восстановить границы всякий раз, когда кто-то пытается их отодвинуть по своему усмотрению. 

Ни в коем случае границы личности не уподобляются выстроенному раз и навсегда заборчику или надетому скафандру определенной формы и размера. Они невидимы и эластичны, могут то расширяться, то сужаться в определенных местах в зависимости от того, в каком окружении и в каких условиях находится личность.

Частично их можно прояснить, наблюдая за человеком, или вербально: «Нормально, если мы перейдем на «ты»?», «Ты внезапно замолчал. Что-то случилось?», «Могу ли я пользоваться твоими книгами в твое отсутствие?».

Ответы на эти вопросы подскажут, до какой черты нам позволяют шагнуть в отношении личностного пространства.
Разумеется, полную картину о психологических границах личности получить невозможно, да и не нужно. Ее следует уточнять на том «участке», где происходит контакт.

То, что ваши личностные границы атакуются или попираются, вы определяете всегда на уровне чувств и эмоций.

Если вам неловко или стыдно, досадно или обидно, если вас раздражают или злят обращенные к вам слова и действия, значит, идет вторжение в ваше пространство. 

Границы могут нарушаться явно и грубо, когда человеку что-то запрещают, пользуются без разрешения его личным имуществом, достают советами, как нужно жить. Эти агрессивные посылы и действия всегда вызывают резкое сопротивление личности. Но еще больше распространены завуалированные попытки похозяйничать в чужом пространстве.

Какие скрытые способы нарушения личностных границ применяют те, кто склонен к посягательству на чужие территории?

Таких способов много, но их можно попытаться сгруппировать:

• вторжение в личностное пространство под видом заботы;
• «растворение» точки зрения личности в своей;
• удерживание личности от естественного самопроявления через эмоции, мысли, желания, цели и пр.
• отрицание ценности другой личности или результатов ее труда;
• игнорирование личности и пренебрежение ее желаниями и интересами.

Количество и разнообразие вариантов, через которые проявляется тот или иной способ нарушения психологических границ, удивляет и опечаливает. 

Так, навязанная забота может выражаться в ненужных подарках – «я решила, что вам нужен котенок/собака/дача», «я приобрела для тебя билет на курс лекций…», «возьми мою сумку в дорогу, она удобнее». Стремление расширить чужой опыт является такой же навязанной заботой и интервенцией в личностное пространство: «Хочу научить тебя пользоваться полным набором столовых приборов, так как сегодня к нам придут важные гости», «запиши, как туда добраться», «тебе пора выучить иностранный язык, поэтому…».

Как только опекаемый отказывается принимать подобную заботу и протестует, «заботящийся» обижается, или сердится, а, главное, недоумевает, как можно не оценить такое искреннее желание помочь.

Бывает особая «моральная забота», которая исходит от людей с пониженным чувством такта: «Я человек честный и правдивый, поэтому скажу все, как есть», «Я скажу все напрямую», «Тебе никто не скажет всю правду, если не я». Как правило, после такой «заботливой» фразы идут высказывания, ранящие и болезненные для адресата. 

Еще меньше осознают свою агрессивную деятельность те, кто пытается подменить чью-то точку зрения своей. Родители стремятся, руководствуясь благородным желанием смягчить обстоятельства, успокоить своих детей: «Это тебе показалось. Думаю, что все было совсем по-другому», «ты слишком чувствительная, на это вообще не нужно обращать внимания», или «Я в два раза старше тебя и лучше тебя знаю…».

Среди взрослых не меньше желающих «растворить» чужое мнение: «Что-то вы, кто в лес, кто по дрова… Ладно, скажу за всех», «Дорогая, странно, что тебе это пришло в голову. Здесь же очевидно совсем другое…», «Ты устал, тебе просто кажется».

Этот способ нарушения личностных границ коварен еще и тем, что он мешает им сформироваться. Личности сложно понять, где ее истинные ощущения, а где — вызваны какими-то вымышленными событиями и фактами. 

Почему следующий способ «удерживание личности» также является посягательством на чужую территорию? 

Посудите сами, не нарушаются ли границы личности следующими комментариями: «Что ты раскис, как тряпка!», «А я думаю, что здесь за идиотский смех», «этот анекдот рассчитан на примитивное чувст­­­­во юмора», «порядочные люди так себя не ведут», «что за инфантильность!». В данных примерах прослеживается стремление удержать эмоциональные проявления личности и контролировать поведение человека.

Удерживание личности происходит и в тех ситуациях, когда звучит: «Потом поговорим, сейчас не до тебя», «ты сам себя слышишь?», « Что за бредовые планы…», «Кому интересна такая идея?..». Совсем другого рода, но опять-таки удержание подразумевается в репликах, основанных на обвинении: «От твоих слов у меня разболелась голова», «Когда ты так себя ведешь, я готова сквозь землю провалиться». Услышав подобные комментарии, человек начинает ограничивать себя в высказывании своего мнения, в эмоциональных проявлениях, часто замыкается в себе.

Теперь обратимся к примерам отрицания личности и ее достижений.

Знакомо выражение: «Ну, что там за предложение у тебя. Давай сюда, будет время – посмотрю», « Я бы на твоем месте…», «Стоило отнимать мое время такой ерундой?!», «Вы должны написать это совсем по-другому», «Тоже мне, достижение…»? Человек, которому адресованы подобные реплики, испытывает целую гамму чувств, начиная от обескураженности до обиды или злости. Кроме того, он понимает, что ценности для говорящего ни он, ни его труды не представляют.

Обесценивание может проявляться и в более жестком виде. Многие жены признаются, что мужья им заявляют: «Чего ты на эту работу рвешься? Нормальных денег ты все равно не зарабатываешь. Сидела бы лучше дома!». Здесь кроется такое наслоение обесценивания! Отрицается и ценность личности как профессионала в своем деле, и ценность вклада жены в бюджет семьи, и обесценивается домашний труд («сидела бы…»). Неудивительно, что женщины возмущены и протестуют против аналогичных заявлений. Мало того, что во многом задеваются личностные границы жены, так мужья еще пытаются их максимально сузить и полностью контролировать. 

Что касается игнорирования личности, то подобные нарушения границ особенно разрушительно действуют на «участке» самооценки и потребности в общении. Один надменный взгляд — и человек может почувствовать себя зажато и скованно.

Игнорирование желаний и пренебрежение интересами часто наблюдается в семьях: «твой футбол подождет, тебе нужно заниматься музыкой», «в нашей семье все были врачами, неужели ты нарушишь нашу традицию?» «Какие могут быть горы, если все едут на море?».

Во многих рассмотренных примерах тот, кто нарушает чужие личностные границы, либо считает, что он лучше знает «как надо» и проявляет своеобразную заботу, либо недоумевает, что же такого недозволенного содержится в его поведении. Личность, чьими интересами пренебрегли, чувствует себя уязвленной и подавленной.

Нарушение личностных границ неизбежно ведет к дискомфорту. «Опознание» причин испортившегося настроения, угнетенного состояния, нахлынувшего раздражения предоставит возможность найти способы, как ослабить неприятные переживания или полностью их преодолеть. Но еще более ценно, что, ориентируясь в возможных коварных посягательствах, можно в качестве профилактики предусмотреть свои ответы, реакции и действия на бестактные или откровенно враждебные выпады.

И еще один акцент. Какими бы белыми и пушистыми ни считали мы сами себя, важно осознать, что и с нашей стороны бывают посягательства на чужое личностное пространство. Хорошо, если это до сих пор происходило исключительно по причине недостаточной осведомленности или недоразумению. Знание того, какими бывают завуалированные атаки на психологические границы личности, значительно повышает шансы на корректное взаимодействие.

*********************************************************************************

 Запись на консультацию

5 ЗАБЛУЖДЕНИЙ О ЛЮБВИ. 

 Ирина Млодик

Любить – значит жертвовать. Традиционно кажется, что факт возможности пожертвования себя или чего-то ценного является доказательством любви.

Жертвуя собой ради любимого (партнера или ребенка) мы на самом деле:

1. Показываем ему собственную «неценность», учим его не ценить наши интересы, чувства, потребности;
2. Требуем или ожидаем такой же жертвы с его стороны в недалеком последствии;
3. Вместо того чтобы договариваться и уважать запросы друг друга, мы учимся мучатся, воспринимая жизнь и наши отношения как страдания (которые должны когда-нибудь закончится, и желательно по-быстрее, или за которые должно когда-нибудь воздастся);
4. Утешаем собственную гордыню, возвышаясь в своем страдании и способности лишиться. Особенно если гордиться больше нечем, то нам захочется использовать именно этот способ избавления от собственной неуверенности;
5. Наивно думаем, что наш партнер или ребенок будет нам за это благодарен, хотя если жертва приносится регулярно, то вместо благодарности он будет виноват и зол, поскольку тяжело быть обязанным, ребенок вам все это вернет в своем подростковом возрасте, мужчина – намного раньше;
6. Мы забываем признавать, что нам это выгодно, что мы преследуем какую-то свою выгоду, отказываясь ради другого от того, что, возможно, нам сложно (снова выйти на работу, развестись, начать что-то заново, снова обрести утраченную ценность).
Любовь – не любовь, если она требует жертв. Жертва – уничтожение важного, другого или части другого. Любовь же приумножает, разрешает, расширяет. Это объединение, открытие. Если вам хочется жертвовать или от вас требуют жертв, то возможно, любовь еще не пришла, и вам еще стоит ей поучиться.

Любить – значит всегда вместе

Многим кажется, если мы расстаемся, или просто хотим хотя бы иногда проводить время порознь, то это означает, что мы меньше любим. Так ревнивые мужья везде за собой таскают своих жен, жены вынужденно разделяют совершенно им не интересные занятия мужей, а матери испытывают колоссальную вину, с облегчением отдавая бабушке ребенка на пару часов.
Только грудные младенцы нуждаются в постоянном, как можно более близком присутствии матери, дети постарше (лет с двух) и мужчины вполне способны справиться с временным отсутствием любимого объекта.

Конечно, совместность и близость для любящих людей очень важна, но она может и, наверное, должна перемежаться разлукой и относительно спокойно выносимым одиночеством, которое будет наполнено какими-то делами и занятиями.

«Всегда вместе» хотят те, кто:

1. Пребывает в подростковых романтических иллюзиях о собственном масштабе – о своей способности заменить другому целый мир (так матери не хотя отпускать своих детей, жены мужей, не понимая, что удерживая их возле себя, создают им душную, лишенную возможностей развития среду);
2. Не очень доверяет друг другу и миру (в частности, бабушкам, няням, которые будут как-то «не так» воспитывать вашего ребенка, если это мужчина, то он, конечно же, будет заниматься не тем или не с теми, и тоже, разумеется, нуждается в вашем контроле и присмотре);
3. Хочет создать очень закрытую систему (семью или пару), потому что не очень готов общаться с внешним, большим миром;
4. Не верит в то, что способен пережить разлуку, поверить в новую встречу, не уверен в себе и другом, вообще не уверен в себе;
5. Кто пережил травматический опыт покидания, чьего-то внезапного ухода, не оплаканной потери, не прожитого горя, необъясненного отвержения; (чтобы этого избежать, объясняйте любимым и детям, куда вы уходите и когда вернетесь, а также за что вы их отвергаете и насовсем ли ваше отвержение).
Расставаться нужно для возможности встречи, отсутствие расставаний лишает способности увидеть другого другим, так мы перестаем замечать, как растут и меняются наши дети, и мы не можем напитаться в другой среде и дать эту возможность другому, чтобы обогатить нашу совместность.

Любить – значит понимать без слов

Сначала слова кажутся лишними, когда наш малыш совсем мал, хочется говорить только междометиями «ми-мимишными, сюсюсшными», ведь слова не нужны, когда мы слиты, когда мы еще одно целое, у нас нет возможности различаться.

Слов нет у новорожденного, и лишь по особенности его плача мы должны догадаться, чего же он хочет. Но когда дети растут, нам уже хочется, чтобы они заговорили, ведь мы начнем подозревать отклонения в речевом развитии, если же он все же не заговорят. И от наших любимых мы тоже начинаем ждать слов. Не зря же иногда готовы каждый день вытряхивать из него сакраментальное «а ты меня любишь?».

Когда и кому хочется понимать без слов:

1. Когда мы не хотим допускать различия. Потому что мы хотим по-прежнему быть одним целым и продолжать эту магию – догадываться, обладать чутьем, ведь это будет означать: «мы так похожи», «мы созданы друг для друга». Различия нас пугают, ведь они предвещают возможность взаимного не понимания. А непонимание так страшно для тех, кто не умеет прояснять. Различия – это риск потери отношений, а когда мы слиты, и различия не замечаем, кажется так безопасно и славно;
2. Когда мы не утруждаем себя тем, чтобы понять, что же именно с нами происходит, чего хотим, что чувствуем, в чем нуждаемся, ждем или озабочены проявлением «немой» заботы, и от нее же страдаем, когда мама нам кладет на тарелку лишнего и невкусного, а отказаться нельзя – обидится; когда виноватым детей: «ты что, не видишь, как я устала?»; когда ждем от любимого слов: «как ты прекрасна сегодня» и не дожидаемся, и так же понятно, зачем говорить…
3. Когда мы не умеем контактировать, говорить о том, что важно, о том, что происходит с нами, когда мы не умеем просить, или говорить другому «нет». Вот чтобы не контактировать и не «напрягать» другого просьбой или отказом, нам лучше вообще лишить другого и себя права речи, наделить его и себя обязанностью понимать без слов;
4. Когда мы ждем исключительности, что тот, другой, будет подключен только к нам, и весь мир подождет. Когда мы говорим ему: «кроме меня в твоей жизни не должно быть ничего важного. Только я!» И только твое подтверждаемое умение понимать меня без слов будет раз за разом доказывать: «я для тебя ценна, и нет ничего ценнее меня».
Но разве ж это про любовь, когда другой настолько супер-важен, насколько не замечен? Наши слова и вопросы говорят о нашем уважении, подразумевают, что у другого могут быть отличающиеся от нас чувства, мнения, ощущения, состояния, интересы и нужды. Наша способность сказать, попросить, отказать, дать знать – это наше уважение к другому. Знак того, что мы готовы утруждать себя ради уважения к «инаковости» другого.

Любить – значит навсегда и неизменно

Когда любовь приходит, нам хочется удержать ее, ухватить, оставить себе, заставить звучать на той высокой ноте, на которой она появилась. С другой стороны, мы хотим, чтобы наша любовь росла и развивалась: от встреч переходить к свиданиям, от свиданий к совместному житию, потом к свадьбе… Когда дети рождаются, нам тоже хочется задержать этот миг удовольствия от их привязанности, малости, трогательности. Но при этом нам хочется, чтобы они росли… научились переворачиваться, сидеть ползать, ходить, говорить…
Безуспешно и безутешно пытаются удержать любовь те, кто:
1. Думает, что любить младенца и подростка – это одно и то же… Они и в его сорок будут относится к нему так, будто ему до сих пор четыре. Они хотят удержать тот возраст, им легче не замечать роста собственных детей, чтобы не сталкиваться с тем, что каждый прожитый день отнимает у них возможность наслаждаться его детством, и что оно неизбежно заканчивается, как бы мы не пытались его удержать;
2. Те, кто не умеет проживать и принимать потери, потому что любовь – это каждый день отпускать его по чуть-чуть, это переживать потерю того, что мамой именно этого грудного малыша вы уже не будете, а потом этого «дошколенка», и этого школьника, и так – потеря за потерей…
3. Те, кто не умеет выдерживать непредсказуемость жизни, ее неопределенность, принимать трансформации, изменения, происходящие почти каждый день в наших отношениях, с тем, кого любишь;
4. Те, кто не верит в то, что новое будет интересным, хорошим, неизведанным, и что в этих изменившихся отношениях будет место чему-то, что просто не могло быть раньше, пока не закончилось это старое;
5. Те, кому просто запрещено или сложно чувствовать: грусть, когда что-то уходит, и радоваться тому, что нарождается.
Любить – это отпускать, веря в то, что куда бы этот другой не ушел, он может вернуться, он знает, что здесь его любят, помнят и ждут.
Любовь – это риск ценить то, что неизменно потеряешь. Это радость от того, что ему, другому, где-то еще так же хорошо, как здесь, рядом с вами. И вера в то, что он получает рядом с вами нечто незаменимое, невосполнимое и уникальное просто потому что вы — это вы.
Любовь – это необходимость справляться с угрозой, что всегда есть что-то большее, что может разлучить вас, но это не повод запирать другого в тюрьму, чтобы справиться со своей тревогой.

Любить – значит любить только тебя, тебя одного

Единственность – вот чего мы ждем от любви. Только она, как нам кажется, докажет. Докажет что-то важное, то, что мы убедительно потом назовем «любовью». От мужчины мы будем этого ждать, и все иное объявлять предательством. Как будто это возможно для всех – любить одного человека за целую жизнь. И только если это случится, то как будто получены доказательства. Существует ли она в природе — единственность? Ведь дети ее лишаются с рождением братьев или сестер. И, конечно, это для них потеря. Непросто им справиться с тем, что любовь теперь будет, как им кажется, «делиться».

Не могут пережить любовь еще к кому-то те, кто:

1. Привык сравнивать. Сравнение убеждает, что любят за что-то, и этого чего-то может у другого оказаться больше. Те, кто не верит в свою уникальность, не верит в чью-то способность любить просто за то, что он есть. (Родители, на мой взгляд, не любят своих детей одинаково, они любят их уникально, и мужчины не любят своих женщин – прошлых или настоящих больше или меньше, они их либо любят, либо нет);
2. Кто верит в существование справедливости, и не верит в субъективность. Конечно, нам всем хочется верить в договоренности и брачные клятвы. Но только неживое может остаться неизменным и быть правильным, идеальным,соответствовать чьим-то представлениям, договоренностям и штампам в паспорте, а все живое – изменяется, трансформируется, и направленность этих изменений не предугадать.
3. Кто выбирает жить в отрицании: «других женщин или мужчин на планете просто не существует, ни в прошедшем, ни в настоящем времени». Другой тоже должен закрыть свои глаза. А также они хотели бы закрыть глаза и на то, что у наших детей тоже будут другие любимые – мужья, жены, дети…. и нам придется потерять единственность их любви тоже.
4. Кто считает вправе претендовать на то, что сердце любимого будет занято только вами, кто путает любовь и оккупацию.

Любить — это доверять другому, оставляя ему право любить вас так, как он может, таким образом, которым способен. Это уважать его желание помещать в свое сердце и любить все то, что ему дорого, и чувствовать себя от этого полным, многогранным, живым

МЕЖДУ СЕПАРАЦИЕЙ И СЛИЯНИЕМ: ОТНОШЕНИЯ

Ондо Анге

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ВОЗРАСТ. А В ДУШЕ МНЕ 16

Елена Ермоленко

СУПРУЖЕСКАЯ ЖИЗНЬ

Михаил Ожиринский

*********************************************************************************

 Запись на консультацию

МЕХАНИЗМ ПЕРЕДАЧИ ТРАВМЫ

Людмила Петрановская    

«Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В то, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Речь не о том, но все же, все же, все же».
Александр Твардовский 

Как могут война или репрессиии травмировать людей, рожденных сильно после событий?

И вот вчера прочитала стихи замечательного человека, учителя и вообще нашего друга Дмитрия Шноля. Как раз об этом.

То, что мы не домололи, 
Мы оставим сыновьям: 
Бессознательные роли, 
Комья страхов по углам. 
Нам оставил век оптовый 
Соль сиротства на губах,
Запах ясельный, перловый,
Окрик нянечки в дверях. 
В пору взрослых умолчаний 
Разрастался в горле ком 
От невыплаканных, ранних 
Слёз неведомо о ком. 
Было жалко, в самом деле, — 
Жизни на шестом году, — 
Маму, Сашку, тётю Нелю, 
Воспитательниц в саду. 
Смерть казённая ходила 
Невидимкой здесь и там — 
За прилавком магазина 
И на празднике для мам. 
Этот воздух мы впитали 
С суррогатным молоком, 
По полдня в футбол гоняли,
Чтоб не спрашивать о том, — 
Чтоб не спрашивать о диком, 
Горьком, не пережитом, 
Повсеместно здесь разлитом 
И не видимом при том. 
И от этого наследства 
Нам не деться никуда, 
И пошаливает сердце 
От подённого труда. 
Но, быть может, нашим внукам 
Вдруг удастся превозмочь 
Еле слышным чуждым звуком 
Подступающую ночь. 

Вот такой вот примерно механизм. Дети за отцов отвечают. Не по закону, а по жизни, хотим мы этого или нет. Все непроговоренное, не названное своими именами, все, из чего не сделаны выводы, остается потомкам. «И от этого наследства нам не деться никуда…»

Кстати, я убеждена, что это единственная причина, по которой надо судить преступников. Наказанием никого не исправишь, местью ничьей боли не уймешь. Но названное преступлением, взвешенное и оцененное, оплаченное и искупленное, остается в прошлом, а неназванное — продолжает висеть на шее у детей. Не обязательно прямых потомков преступника причем.

***

Видимо, не отцепится это все от меня, пока не напишется. Сдаюсь и пишу.

Как же она все-таки передается, травма?

Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью» и т. д., и, вполне возможно, что совсем без мистики и не обойдешься, но если попробовать? Взять только самый понятный, чисто семейный аспект, родительско-детские отношения, без политики и идеологии. О них потом как-нибудь.

Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии — первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел — постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя. И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного — лечь и умереть.

Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее — а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится — на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги?

Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости — отец живой вернулся. На стене — трофейные часы. А мальчику трудно учиться.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки — семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить? Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными — да, вот такая вот звукопись — что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья. В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий, такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла.

Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».

А вот что пишет о «Страшной бабе» Екатерина Михайлова («Я у себя одна» книжка называется): «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…» Там еще много очень точного сказано, и если кто не читал эти две книги, то надо обязательно.

Самое страшное в этой патологически измененной женщине — не грубость, и не властность. Самое страшное — любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.

А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.

А самое ужасное — что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное — чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности — не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство? «Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!» — это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых — кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить. Травма пошла на следующий виток.

***

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца — ясли, потом пятидневка, все лето — с садом на даче и т. д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым. Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой — так нельзя. Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния — все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг о друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим.

И только одно плохо — он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова — пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это выше его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное — когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы». Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство «железной» женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.

Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Птушкиной «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский — претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший — с точки зрения матери — вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти.

И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит, заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить? С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им — самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. «Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали. Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…

Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий. В промежуточном — трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом — алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным»), остается или поменять женщину — а на кого, если все вокруг примерно такие? — или уйти в забытье.

С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли — и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.

Ох, эти разводы семидесятых — болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она — обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это — власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.

В результате — обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.

У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно — что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами — и погиб? Или того хуже — известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул — вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была — работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего. Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.

В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36–37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает!

Естественно, соответствующий набор слоганов: «Все мужики — сволочи», «Все бабы — суки», «Хорошее дело браком не назовут». А что, жизнь подтверждала. Куда ни глянь…

Но случилось и хорошее. В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками. Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все равно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже несопоставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую — до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была — семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.

А еще случилось хорошее — отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили — прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая — автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены.

Не у все все одинаково, конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные. Но в общем и целом. Короче, с нас причитается. Но про это в следующий раз.

Прежде чем перейти к следующему поколению, несколько моментов мне кажется важным проговорить.

Я уже привыкла, что сколько раз не пиши в конце и ли начале текста что-нибудь вроде «конечно, все люди и семьи разные и бывает все по-разному», всегда нн-ое число комментов будет следующего содержания: «а я не согласен, все люди и семьи разные и бывает все по-разному». Это нормально. Меня больше беспокоит, что кто-то и с тревогой спрашивает: а у нас все не так, мы что, не со всеми вместе?

Еще раз: я просто пытаюсь показать механизм передачи травмы. В ответ на вопрос «как так может быть, что травмированы люди, родившиеся через полвека после». Вот так вот может быть. Это ни в коем разе не означает, что именно так и только так, и что у всех так и вообще. Я показываю механизм передачи на одном, довольно частом примере «сюжетной линии». Бывает и по-другому, конечно.

Во-первых, как многие отметили, есть поколения «между», то есть со сдвигом на 10–15 лет. И там свои особенности. Некоторые комментаторы уже отмечали, что те, кто во время войны был подростками и слишком быстро стал взрослым, потом с трудом становились зрелыми людьми. Пожалуй, да, это поколение надолго сохранило «подростковость», авантюрность. Они и сейчас часто выглядят совсем не на свои 75. Кстати, оно оказалось очень талантливым, именно оно обеспечило расцвет кино, театра, литературы в 70-е. Именно ему мы обязаны какой-никакой, а фрондой совку. В подростковости есть свои плюсы. Но, возможно, именно потому фронда осталась фрондой, не став ничем более серьезным. Матерости не было. Со зрелым родительством было тоже не очень, с детьми стремились «дружить». Но это не самый тяжелый вариант, согласитесь. Хотя и травмы все те же их не миновали, и общая экзистенциальная тоска брежневского времени многих загнала в могилу раньше времени. Кстати, свою «вечную молодость» они, похоже, передали детям. У меня много друзей в возрасте около 50, и они выглядят совершенно не старше, а то и моложе нас, 40-летних, о которых речь впереди. Многое из того, что появилось в нашей стране впервые и вновь за последние годы, появилось именно благодаря тем, кому сейчас 50 с хвостиком. И многое из того, что появилось, долго не прожило, поскольку не хватало основательности.

Во-вторых, как многими было справедливо замечено, травмы в 20 веке шли волнами, и одна накрывала другую, не давая не то что зализать раны — даже осознать, что произошло. Это все больше истощало, снижало способность к сопротивлению. Именно беспомощные отцы 40-х годов рождения оказались неспособны защитить детей от Афгана. Ведь эта война не воспринималась на священной, ни вообще сколько-нибудь оправданной, сами мальчики на нее отнюдь не рвались, да и на сильные репрессии власть была тогда не готова. Могли бы протестовать, и все бы закончилось раньше, но нет, ничего не было. Обреченно отпускали. И поди тут разбери, от чего больше травма — от самой войны или от этой пассивной беспомощности родителей. Точно так же возможны сдвиги в волнах травм внутри семьи: например, дочь «Страшной бабы» может тоже вырасти «железной», но чуть мягче, и тогда будет другой сценарий.

В-третьих, на массовые, народные травмы всегда накладывается история собственно семьи, в которой есть свои трагедии и драмы, болезни, предательства, радости и т. д. И все это может оказаться существенней исторический событий. Помню, как однажды в компании вспоминали события путча 91 года, а один мужик говорит: а у меня накануне сын с дерева упал и повредил позвоночник, боялись, что парализует, так что я не помню никакого путча. А моя бабушка рассказывала, что 22 июня 41 года была ужасно счастлива, потому что ночью у нее дочка родилась, и вроде понимала, что война и надо что-то другое испытывать, а счастье перекрывало все.

Наконец, вот что еще важно. То, как на ребенка влияет опыт родителей, зависит от двух противоположных стремлений. С одной стороны, ребенок стремится быть похожим на родителя, воспроизводить его жизненную модель, как самую известную и досконально изученную. С другой — люди в семье сцеплены друг с другом, как детальки в паззле, где у одного выемка, там у другого выступ. Ребенок всегда взаимодополнителен к родителям: они беспомощны — он супермен, они авторитарны — он пришиблен, они его боятся — он наглеет, они гиперопекают — он регрессирует. Если детей несколько, все попроще, они могут «распределить обязанности»: один может быть похож на родителя, а другой — дополнителен. Так часто и бывает. А если один? Какие причудливые формы это все приобретет? Плюс включается критичность к родительскому опыту и сознательные усилия «жить иначе». Так что как именно проявится травма в конкретном случае конкретного человека — никто заранее не скажет. Есть лишь сюжетные линии, потоки, в которых каждый барахтается, как может.

Естественно, чем дальше по времени от какой-то генерализованной травмы, типа Мировой войны, тем больше факторов и сложнее их взаимодействие, в результате получается все более сложная интерференционная картина. И, кстати в результате мы все сейчас живы и обсуждаем все это, а то бы целые поколения прямо ложились и помирали, травмированные. Но поскольку поток жизни идет, всегда все не так однозначно-обреченно.

Вот это все хотелось уточнить прежде, чем продолжить.

АПД. Кстати, про самолеты очень интересная была ветка. Там все довольно понятно. Дети прекрасно считывают телесные реакции взрослых. Даже тщательно скрываемые, просто на уровне холодного пота, сердцебиения, бледности. И если у взрослых есть объяснение в голове (пережил войну — боюсь звука самолетов), то у детей нет. А необъяснимые телесные реакции взрослых пугают ребенка еще больше, у него закрепляются свои панические реакции на те же обстоятельства. Это если не думать про реинкарнации и т. п. А если думать, так и подавно.

***

Итак, третье поколение. Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то — в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.

«С нас причитается» — это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация».

А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей. Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу — в музыкалку — в магазин, если через пустырь или гаражи — тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась. Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал — боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал. Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень злилась на него после развода». У Дины Рубиной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит. Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь.

А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят. Или помните мальчика Рому из фильма «Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители — типичные «дети войны», родители девочки — «вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить — в самый раз.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом — муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись — и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам. Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.

Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы — счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого.

Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось — нельзя.

Это вечная проблема — ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел. Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоротили, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но — дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что — нельзя. Так чувствовалось, и все.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперответственности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне — сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать.

Но есть у гиперответственности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок — он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный…

Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день. Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник… Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы… В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было обычным делом). Не знают соседей и не хотят знать — а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.

А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.

Конечно, полученные и усвоенные в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного — это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело!

А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить». Тут уж хочешь — не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует. Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться — ревность! — и вот уже мы получаем новый круг — депривированого, недолюбленного ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач! Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!

Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперответственных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это — отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ.

И вечная тревога, привычная с детства — а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? А если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)?

В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они — прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше)

Несколько дней назад мне звонила знакомая — из Канады! — с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей — у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как любит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила:) Оно само развилось до вполне приличных масштабов.

К сожалению, у многих с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми — дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает — все хуже.

Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.

Чем дальше, чем больше размываются «берега», множатся, дробятся, причудлво преломляются последствия пережитого. Думаю, к четвертому поколению уже гораздо важнее конкретный семейный контекст, чем глобальная прошлая травма. Но нельзя не видеть, что много из сегодняшнего дня все же растет из прошлого.

Собственно, осталось еще немножко, почему это важно видеть и что со всем этим делать.

Меня оень расстроило, что кто-то не услышал важное: восприятие ребенком ситуации может сильно отличаться от реального положения дел. Это не люди военного времени своих детей не любили, это ребенок так воспринимал их «затвердевшее» от горя и перенагрузок состояние. Это не сами дети войны были по-настоящему повально беспомощны, это их дети так трактовали безумный запрос родителей на любовь. И «дяди Федоры» тоже не параноики, намеренно убивающие в своих детях всякую живую инициативу, ими движет тревога, а ребенок может воспринимать это как установку «быть беспомощным».

Понимаете, никто не виноват. Никто не рожал детей, чтобы их не любить, использовать, кастрировать. Я уже говорила и повторю еще раз: это не про психов ненормальных история, не про уродов бездуховных, которым лишь бы устроиться в жизни получше за счет других. Это все — про любовь. Про то, что люди — живые и ранимые, даже если могут вынести невозможное. Про то, как странно искажается поток любви под влиянием травмы. И про то, что любовь, когда она искажена, может мучить хуже ненависти.

— Поколение горя и стоического терпения.
— Поколение обиды и потребности в любви.
— Поколение вины и гиперответственности.
— Вот уже прорисовываются черты поколения пофигизма и инфантильности.

Зубцы колес цепляются друг за друга, «передай дальше», «передай дальше».

Меня тут спрашивают: а что же делать? А что делать, когда поток засорен, забит, запружен, искажен?

Чистить. Разбирать, разгребать, по колено, по пояс, по сколько надо в грязную тухлую воду лезть и руками чистить. Вытаскивать оттуда обиды, вину, претензии, неоплаченные счета. Промывать, сортировать, что-то выбрасывать, что-то оплакивать и хоронить, что-то оставлять на память. Давать место и путь чистой воде.

Можно делать это самому, с психологом, индивидуально, на группе, просто обсуждая с друзьями, супругами, сестрами-братьями, читая книги, как угодно, кто как может и хочет. Главное — не сидеть на берегу мутного потока, обиженно надув губы и не бухтеть про «плохих родителей» (говорят, даже сообщество такое есть в ЖЖ, правда, что ли?). Потому что так можно всю жизнь просидеть, а поток дальше пойдет — детям, внукам. Экологически сильно нечистый. И дальше придется сидеть и бухтеть про никуда не годных детей.

Мне вот кажется, что это именно нашего поколения задача, не случайно большинство участников обсуждения — именно из него. Потому что, напомню, ресурса у нас много. Брать на себя ответственность — не привыкать. Образованные мы все, опять-таки. Сдается, эта задача нам вполне по силам. Ну, и вообще, сколько можно, хватит уже.

*********************************************************************************

 Запись на консультацию