Елена Митина

На первый взгляд может показаться, что «слияние» (термин из гештальт-терапии, обозначающий процесс психологического соединения людей в одно целое) – это и есть близость в отношениях. То есть, когда я чувствую единение с партнером, согласие, схожесть (и кажется, что мы похожи практически всем), мне кажется, что это и есть настоящая близость, то самое счастье, о котором так много говорят.

Слияние – это действительно приятный процесс на определенных этапах отношений. Изначально грудной ребенок находится в слиянии с мамой и ему там очень хорошо. Но постепенно ребеночек отделяется.

На начальном этапе построения взрослых отношений слияние также имеет место. За счет него мы и находим тех людей, с которыми нам хорошо, с которыми можно разделить те или иные эмоции и быть поддержанным.

Но любые отношения развиваются и не могут стоять на месте. И следующий этап после слияния – этап дифференциации, то есть, когда мы замечаем не только сходства, но и отличия друг друга.

В некоторых отношениях заметить отличия друг друга – это значит разойтись, разорвать отношения.

Но формирование близости возможно лишь тогда, когда этап дифференциации пройден, и отличия партнеров стали ценностью в отношениях.

Отметим же основные отличия слияния от близости (чтобы они также стали ценностью этой статьи).

1. В слиянии есть только «мы», в близости – есть «я» и есть «ты».

В слиянии очень трудно заметить, кто из участников что хочет, кому и что важно. Есть местоимение «мы». «Мы хотим гулять», «нам нужна новая квартира», «это делается для семьи», «это наше желание».

Конечно, желания и потребности могут совпадать. Но это возможно выяснить лишь в случае, когда есть возможность отделиться и сравнить (ты хочешь гулять – да, и я хочу). В слиянии невозможно отделиться и сравнить, нет такого навыка. Поэтому, зачастую, невозможно достоверно разобраться, кто именно хочет гулять, а кому – нужна квартира.

2. В слиянии отношения построены на взаимных манипуляциях. В близости — на взаимных договоренностях.

В отношениях слияния единственный возможный способ удовлетворения потребностей – это манипуляции. «Не сделаешь этого — я умру (заболею, повешусь)», «как ты мог не помыть для меня пол», «ты что, не видишь, как мне плохо, ты не можешь сейчас уйти гулять с друзьями», «неужели тебе нравится эта идиотская машина?».

То есть каждый из участников пытается добиться своего через нелегальные действия. Игра на чувствах партнера – это то, чем живут созависимые пары. На консультации семейный психолог подробно объяснит, что такое созависимые отношения. Если коротко, то в результате различных манипуляций одного партнера, у второго возникает чувство жалости, вины, страха или стыда, и он «покоряется» манипулятору, игнорируя свои потребности. В ответ он также манипулирует, но в другой форме.

В близости партнеры замечают и открыто предъявляют друг другу свои потребности, в этом нет ничего зазорного и в этом нет угрозы разрыва отношений (по типу «как, ты не любишь это кино? Все, нам с тобой не о чем говорить»).

В близости удовлетворение потребности одного партнера происходит через договоренность с другим. «Сделай мне чаю, пожалуйста, тебе не сложно будет это сейчас для меня сделать?». В данном случае отвержение второго партнера (допустим, он собрался на футбол и уже опаздывает) не будет рассматриваться как неуважение или тотальная нелюбовь, а принимается с пониманием.

В близости также есть уважение к системам ценностей и мировоззрению друг друга. Партнеры сообщают друг другу о собственных системах ценностей (и берут за это на себя ответственность), но не требуют, чтобы эта система заменила систему ценностей другого.

3. В слиянии нет места отличиям. В близости – отличия являются ценностью.

В отношениях слияния очень сложно иметь дело с отличиями друг друга. Отличия воспринимаются, как что-то страшное, что несет за собой серьезную угрозу для отношений. «Как я буду с ней жить, ведь она не умеет готовить (и не хочет учиться)?», «Зачем он мне теперь нужен, ведь он мало зарабатывает?».

В близости отличия – это ценности, которые воспринимаются, как ресурс. «Да, она не любит готовить, но она прекрасна в постели и всегда спрашивает, как я себя чувствую». «Да, он не миллионер, но когда я смотрю, как он играет с детьми, я просто счастлива».

4. Слияние – это зависимость и ужас одиночества. Близость – это свобода выбора.

Люди, привыкшие все время находиться в слиянии, боятся остаться в одиночестве. Боятся быть брошенными, ненужными. Они очень зависят от партнера, и сохранение отношений становится важнее удовлетворения своих личных потребностей. Им кажется, что если они сделают что-то хорошее для партнера, партнер сделает хорошее им. И тогда они отказываются сделать хорошее для себя самостоятельно (точнее, это очень стыдно).

В близости люди вполне могут быть в одиночестве. Они в состоянии обеспечить свои потребности самостоятельно. В то же самое время, в паре им теплее, ближе, приятнее. Поэтому, находиться в парных отношениях – это их личный выбор. И если вдруг эти отношения прекратятся, это не будет угрозой выживания. Да, непременно, это может быть грустным событием. Но вполне переносимым. Ведь близкие отношения возможно построить и с другим человеком.

Александр Моховиков

У Мераба Мамардашвили как-то спросили: «С чего начинается человек?» – «С плача по умершему», – ответил он. Ситуация утраты, не обязательно близкого человека, а чего-то важного в жизни, играет не только опасную роль, но и создает нашу личность. В этом и есть творческое приспособление человека.

Мы все сталкиваемся с гореванием, с утратой. Это не обязательно умерший близкий, это еще и расставание, столкновение с возрастом, а иногда это умершее «я». В жизни масса всяких утрат. Выбирая что-то, мы всегда что-то теряем.

Нередко говорят о «муках» выбора, на самом деле человек страдает от того, что утратил или отверг. С переживанием страдания и душевной боли мы сталкиваемся в ситуациях разнообразных кризисов, которые дарит наша жизнь.

Я говорю «дарит» без иронического подтекста: кризисы – это дар, только мы не всегда знаем, как с ними правильно обходиться.

Правда, сегодня само слово «кризис» стало штампом. Психологи часто сталкиваются с тем, что за «кризисом», «стрессом», «травмой» или «депрессией» могут стоять совершенно другие вещи. В этом смысле важно понимать, что кризис возникает тогда, когда человек целиком (душой, телом и системой отношений с окружающим миром) вовлекается и должен встретиться с этим «вызовом судьбы».

Когда все во мне внутри содрогается, меня трясет, «штырит» и «колбасит» – это носит название кризисного состояния. Согласно классическому определению, психологический кризис – это резкое несоответствие между потребностями и способностями организма человека, с одной стороны, и требованиями и ожиданиями внешнего мира, окружающей среды – с другой.

Эта среда что-то от нас требует, бросает вызовы, к которым мы не готовы. Способностей родившегося младенца явно не хватает для того, чтобы самому организовать свое бытие в мире. Окружающая среда посылает требование «выживи»: ты нужен нам в семье, нужен нашему обществу, нашей культуре и так далее.

С одной стороны, есть это «выживи – ты нужен», а с другой стороны, есть ситуация беспомощности. Это – типичная картина любого кризиса. Говорят, в китайском языке слово «кризис» обозначается двумя иероглифами, один из которых означает опасность, а другой – возможность.

Думаю, в любом кризисе можно выделить эти две зоны. Кризис – не то состояние, которое течет минуты, дни или даже недели. На то, чтобы преодолеть его, у нас уходит много сил, и нам важно для этого время.

В 1917 году вышла небольшая статья Зигмунда Фрейда «Печаль и меланхолия», на мой взгляд эпохальная для развития кризисной психологии. Фрейд ввел важное понятие – «работа горя», которое позднее расширилось и стало называться «работой кризиса».

Фрейд имел в виду, что для того, чтобы прожить горе, кризис, надо проделать работу, которую, кроме самого человека, не может осуществить никто. У него может быть психологический сопровождающий, психолог-консультант, добровольные помощники и волонтеры, даже духовный наставник или гуру – неважно, кто это будет, важно то, что человека на пути проживания горя можно сопровождать, но сама работа – плод личных усилий.

В «работе» кризиса выделяют основные фазы.

Первое, с чем встречается организм, – это известие о кризисе, которое или приходит изнутри нас, или, наоборот, посылается нам окружающей средой. У меня нет никаких сил, нет никаких возможностей, а судьба посылает практически какой-то невыносимый вызов.

Естественно, первое, что я делаю, – начинаю защищаться и впадаю в состояние шока. Действуют механизмы вытеснения и отрицания: «Нет, этого не может быть!» Смысл этого шока в том, чтобы человек смог накопить силы, энергию.

Человек по природе ленив, он не любит даже хорошую, приносящую ему деньги работу, а уж если работа связана с проживанием страданий… В этой фазе шока можно завязнуть, тогда линия развития кризиса сильно затормозится и кризис трансформируется в травму.

Поэтому от шока человека важно немного подвинуть. Когда мы выходим из шока, начинают появляться первые признаки, связанные с необходимостью отреагировать агрессию. Она нарастает, превращается в злость, гнев или ярость – хочется уничтожить весь мир.

Иногда в протест против несправедливости судьбы вкладывается очень много энергии. Вслед за фазой гнева-бессилия возникает фаза переживания или фаза страдания. Начинает «очищаться» жизненный горизонт, ситуация, связанная с кризисом, утратой или потерей, приобретает невыносимую ясность.

Страдание можно разделить на две части. С одной стороны, это телесное страдание. Наверное, все переживали горе и чувствовали, что такое телесное страдание. Даже воспоминание о прожитом кризисе заставляет сделать глубокий вздох – это остаток телесного переживания.

Не прожив телесное страдание, мы становимся роботами с хорошо развитой когнитивной функцией, прекрасным, как говорил Фриц Перлз, «тревожным автоматом», который хорошо рассуждает, все понимает, может поставить рациональный диагноз, но живет, не ощущая никакой радости.

И человек превращается в голову профессора Доуэля или предстает в виде чистого кантовского разума.

«Предательством тела» назвал Александр Лоуэн состояние, в котором душа «отщепляется» от тела. Это неправильно – важно обращать внимание на сигнал «я страдаю», который посылает наше тело.

Есть вторая часть – психическое страдание, его осевым симптомом является боль, которую называют душевной, психической, экзистенциальной. Основоположник современной суицидологии Эдвин Шнейдман говорил, что психическая боль – это метаболь, боль от осознания боли.

Во внутреннем мире нет перегородок, нет каких-то систем или органов – болит весь наш внутренний мир, вся наша душа. Невозможно спрятаться, скрыться, разве что насильственно выключив сознание, например напившись или наложив на себя руки.

Психическая боль свидетельствует об очень сильном эмоциональном напряжении, о накопленных эмоциональных переживаниях: ужасе, страхе, тревоге, тоске, отчаянии – переживаниях, которые достигают степени аффекта, проявляются этим эффектом боли.

Чтобы сделать выносимой эту невыносимость, для начала очень важно о своей боли кому-то сказать. Превратить ее в рассказ, нарратив. Знак всегда ограничен. Наш внутренний мир всегда безграничен. И когда мы говорим о боли, сам рассказ локализует ее, она перестает быть равной всему внутреннему миру.

Раз я могу боль как-то обозначить, она становится семантической, выносится вовне, становится феноменом контакта – что снижает невыносимое напряжение. Нет «большой зеленой таблетки» от страданий, есть транквилизаторы, которые всего лишь заглушают боль.

Обозначив боль, мы пишем в «тексте переживания» какую-то строку и, соответственно, сталкиваемся со своим отношением. Если я начинаю относиться к боли, боль перестает быть мной.

Если я начинаю рефлексировать, боль уменьшается. Душевная боль двулика – она не только сигнал о пределе выносимости, она еще и сигнал о переживаемом. Ценности, которые не болят, мы не ощущаем как ценности.

Сторона душевной боли, связанная с переживанием ценностей, ведет нас к ресурсу.

Когда я начал проводить мастерскую о ресурсах психической боли, многие коллеги гневно говорили: «Боль – это когда душу раздирает, и никаких ресурсов у психической боли нет».

Если мы посмотрим немного глубже и увидим, «по ком звонит колокол», по ком или о чем болит наша душа, то неизбежно в нашем уме отыщем ту ценность, которую мы вывели из обихода.

Главное, что нам несет боль и вообще любые отрицательные эмоции, – это обратная связь – некий указатель дороги.

В этом отношении ценность любых отрицательных эмоций и переживаний намного выше, чем ценность положительных. Последние как бы говорят: «Все в порядке. Продолжай в том же духе». Далеко не всегда это оказывается хорошо. Система лишается ориентиров, которые бы позволили ее скорректировать.

Примеры такой положительной обратной связи: паранойя и попустительский стиль воспитания ребенка (что ребенок ни сделает – все правильно).

А отрицательная обратная связь – это сигнал об отклонении, которое требуется устранить. Осуществляя работу кризиса, мы движемся к следующей фазе, она называется фазой интеграции, восстановления, реконструкции.

Кризис начинает превращаться в событие прошлой жизни. Это превращение кризиса в историю о себе – достаточно длительный процесс. Человек должен снова научиться жить, заново отстраивать разрушенный мир и искать интегрирующую основу, чтобы строить его соответственно изменившейся жизни.

Эту основу мы, как правило, находим не в книгах и фильмах, не у авторитетов. Мы находим ее под ногами. Скажите себе: «Я понимаю, что я страдаю, что сейчас мне очень больно, и я понимаю, что я сейчас думаю о произошедшем. Но помимо этого есть просто моя жизнь, и я во что-то продолжаю, может быть неосознанно, вкладывать силы».

Во что? Это и есть то, вокруг чего собирается мир заново. Обратите внимание не на то, что является выпуклым, а на обычные данности бытия. Простые вещи. Я продолжаю кормить своих детей, заботиться о своих близких, гулять с собакой.

Я могу страдать, выть, работать с психотерапевтом, молчать, загонять себя в воронку травмы, но есть вещи, которые я продолжаю делать. Жизнь собирается вокруг того, во что мы продолжаем, несмотря ни на что, вкладывать силы.