Понятие зависимости. Феноменология.

О зависимости можно говорить  не только как о феномене парных отношений: партнером может быть другой человек, вещество, игра — все, что угодно. Если я один, ни с кем и ни с чем не связан, то и никакой зависимости у меня быть не может или ее существование никак себя не обнаруживает.

В «обычной жизни» слово «зависимость» используют для обозначения неконтролируемого пристрастия к химическим веществам: алкоголю, наркотикам, таблеткам и так далее.

Были выделены клинические признаки зависимости как болезни: потеря контроля над своим поведением в отношении химических веществ, то есть потеря контроля над употреблением — если человек начал пить, то он уже не может остановиться, не бывает одной рюмки или одного укола, синдром отмены вещества — тяжелое физическое и психическое состояние, которое можно «снять» быстро и эффективно только возобновив употребление, сужение интересов личности до «контактов» с веществом — его поиск, приобретение, употребление, обсуждение его свойств, исследование разнообразия веществ.

Само состояние зависимости в период активного употребления химического вещества, то есть когда «все хорошо» — это измененное состояние сознания, искажающее образ мира и себя самого, устраняющее боль, субъективное переживание неприятностей и возможной ответственности за них.

Его противоположностью является состояние абстиненции, то есть отсутствия необходимого количества вещества в организме, что само по себе сопровождается резким ухудшением физического состояния, переживанием отчаяния, ужаса, безнадежности, угрозы собственной физической и психической гибели.

Источник своих страданий человек видит не в себе и не в своем поведении, приведшим его к употреблению химических веществ. Источником нынешних страданий, по мнению зависимого, является отсутствие вещества и плохое отношение других людей, которые не обеспечили ему необходимых жизненных благ, а сейчас еще и мешают ему употреблять химические вещества, которые «помогают» чувствовать себя лучше.

В этом смысле зависимость называют болезнью безответственности. И до тех пор, пока человек не рискнет менять себя, свое отношение к употреблению и к жизни вообще, выздоровление, то есть длительная и устойчивая трезвость, невозможно. Все то, что справедливо для химической зависимости, оказывается верным и для эмоциональной зависимости.

Феноменология эмоциональной зависимости

Понятие «эмоциональная зависимость» имеет несколько сторон.

Во-первых, это переживание собственной несвободы в отношениях со значимым человеком. Зависимый человек не может выражать или даже осознавать некоторые свои чувства партнеру, соответственно ограничено и его поведение в таких отношениях.

С другой стороны, он чувствует внутреннюю необходимость (часто с оттенком вынужденности) поступать определенным образом, чтобы значимые отношения сохранялись «как всегда», а острое беспокойство, возникающее если «что-то идет не так», смягчалось или проходило вовсе.

Контакты с разными людьми выстраиваются по одному и тому же сценарию, причем человек как будто играет одну и ту же «роль» или это могут быть две «роли», которые сменяют одна другую. В зависимых отношениях это «роли» «жертвы», которая страдает и которой что-то «нельзя» (делать, чувствовать), и тирана, который «выглядит довольным», поскольку ему «можно» то, что «нельзя» жертве. Человек может быть «хронически жертвой», «хронически «тираном» или менять эти «роли» в разных отношениях и контекстах.

Во-вторых, зависимому человеку все-таки не нравится его несвобода и возобновление своего зависимого поведения, вызывающие стыд или вину «перед собой» за свою «слабость».

В-третьих, в случае угрозы стабильности таких отношений, каждый из партнеров испытывает сильную тревогу, с которой невозможно справиться иначе, чем снова совершив свое зависимое действие. Можно сказать, что эмоциональное благополучие одного зависит от поведения другого.

Если один из партнеров начинает вести себя непредсказуемо или неудобно для другого, например, предъявляет свое недовольство чем-либо в этих отношениях, то второй «принимает меры» — демонстрирует возможность «наказания» для первого. Таким «наказанием» обычно становится несправедливое обвинение, пристыжение, злость или прямая угроза разрыва отношений. После этого второй отказывается от своей «инициативы», возобновляет свое прежнее поведение, лишь бы не рисковать.

В ситуации угрозы прерывания связи зависимого человека перестает интересовать что-либо, не связанное с самими отношениями.

В-четвертых, такие отношения удерживаются прежде всего страхом потери друг друга, «состоят» из попыток его избежать любой ценой, что и делает каждого из партнеров несвободным во многих своих проявлениях.

В-пятых, каждый из партнеров, будучи не в состоянии переносить свою сепарационную тревогу, считает, что «виноват» в его плохом состоянии не он сам, а другой. Этот другой «ведет себя» неудобно, вот он и виноват.

Зависимый человек не считает свою тревогу «ненормальной» и не обращается за помощью по этому поводу. Он считает «ненормальным» поведение партнера и просит «рецепт» изменить именно его. Такое положение называется безответственностью в отношении себя самого и своей жизни.

В-шестых, зависимый человек испытывает большие трудности в регуляции своего эмоционального состояния без привлечения к этому «партнера по зависимости», ему трудно восстановить свое душевное равновесие самостоятельно.

Пока отношения не вернулись в привычные рамки, пока не возобновлено привычное поведение, пока партнер снова не начал «вести себя как надо», тревога, страх, гнев не ослабевают. С этим связаны большие трудности в контактах с людьми, постоянная нуждаемость в поддержке, утешении, одобрении извне, ранимость, обидчивость, пугливость.

Там, где у химически зависимого была «связь» с веществом, у «обычного человека» оказывается искаженная болью и тревогой «связь» с другим человеком. Ту функцию (изменения психологического и физического состояния), которую выполняет химическое вещество у наркомана и алкоголика, у эмоционально зависимого человека осуществляет партнер.

Зависимому человеку необходимо совершать некоторые стереотипные действия, чтобы «добыть» себе утешение и успокоение, изменить свое состояние в лучшую сторону. Это может быть: приобретение вещества, обман, добывание денег, звонки каждые пять минут, выслеживание, бесконечные «разговоры на чистоту», драки, болезни, обвинения, запугивания и так далее.

Вот и выходит, что зависимость — это единое по своей структуре расстройство личности, поведения, к чему бы оно в данном конкретном случае ни относилось. Если есть «зависимая триада» (потеря контроля над своим поведением, синдром отмены «вещества», концентрация внимания на «объекте зависимости»), значит можно говорить, что мы имеем дело с зависимостью от чего- или от кого-либо у данного человека.

Понятие расщепления. Феноменология.

Зависимые люди обладают некоторыми особенностями, общими для всех них. Самая яркая особенность — невозможности испытывать любовь, и злость к одному человеку, значимому партнеру. Эти чувства могут переживаться и проявляться только отделенными одно от другого, в тот момент, когда я недоволен партнером, я как будто «забываю», что люблю его, и наоборот.

Каждому из партнеров как будто «не хватает» половины спектра чувств, который «можно достроить» в себе за счет присутствия этого «полюса чувств» у партнера. Такое состояние называется внутриличностным расщеплением, оно в той или иной степени свойственно любой зависимости.

В зависимых отношениях оказываются расщепленные партнеры, ярко выраженный эмоциональный «полюс» одного провоцирует выраженный «полюс» другого. Они могут комплементарно дополнять друг друга (например, одному доступна агрессия, а другому — уступчивость), и это наиболее стабильные пары, или конкурировать своими одинаковыми «полюсами» (оба уступчивые или оба агрессивные), что делает отношения более конфликтными (в первом случае пассивно-агрессивными, во втором — открыто агрессивными в отношении друг друга) и менее стабильными.

При этом каждый из партнеров «смутно чувствует», что ему чего-то недостает, чего-то, что есть либо у партнера, либо должно быть где-то во внешнем мире.

Люди, хронически оказывающиеся в зависимых отношениях, так или иначе ощущают свою дефицитарность, не побоюсь этого слова. Зависимость — это парная «игра», в нее вступают только те, кому нужна именно такая форма совместности. Ее главный недостаток — боль и страдания, постоянная тревога, отсутствие перспективы что-то изменить, если внутри таких отношений что-то «разладилось». 

Но есть и «выигрыш»: иллюзия вечности зависимых отношений. К сожалению для всех зависимых — именно иллюзия, поскольку бывает, что кто-то из партнеров все-таки рискует прекратить эту взаимную пытку и прервать отношения.

Более того, в партнере зависимый человек обнаруживает часть себя, функцию, которая у него самого в дефиците. Таким образом, по отдельности каждый из них дефицитарен, но вместе они — живой целостный организм.

Зависимость — это молчаливый уговор: ты делаешь за меня одно, например, проявляешь агрессию, а я за тебя другое — поддерживаю связь с миром через теплую привязанность. Пока каждый выполняет свою часть уговора, никакое разделение никому не грозит, тревога остается под контролем и не мешает психической и социальной жизни каждого. Партнеры «развернуты» друг к другу своими «хорошими» полюсами, их отношения прочные.

Это состояние в гештальтподходе называется слиянием, психоаналитики говорят о недостаточной психической дифференцированности каждого партнера. Причем первична именно она, в зависимых отношениях как раз и оказываются люди, которым их собственная автономность тягостна. Постепенно уровни психической дифференциации партнеров как будто «подстраивается один под другого», изначальная разница становится все менее заметной — слияние же!

По отношению к «внешнему миру» каждый из партнеров «остается сохранным». Бывает, что степень их успешности и продуктивности может увеличиться. У каждого из партнеров дезактуализируется проблема поддержания внутренней базовой безопасности, что позволяет «заняться другими делами».

У зависимого человека «внутренняя безопасность» связана с установлением «хороших» и «вечных» отношений с кем-то, спроецирована способность заботиться о самом зависимом, поскольку себя зависимый переживает слабым и беспомощным. А вот представления о «заботе» различаются от ежедневного биться (значит, любит!) до ежедневного кофе в постель).

Тревога и неудовольствие, вынужденные действия возникают, если один из партнеров начинает «играть не по правилам», хочет каких-то изменений, или если сама жизнь требует новых навыков взаимодействия, ставит новые задачи.

В таком случае «инициатор изменений» становится «плохим» и его необходимо «вернуть на прежнее место». Второй партнер предпринимает открыто или пассивно агрессивные действия (обвинения, обида, злость или запугивания) для восстановления статус-кво.

Оба партнера отличаются высокой тревожностью и низкой переносимостью напряжения и фрустрации. Для «жертвы» фрустрация — это отвержение и игнорирование ее партнером в контакте, для «тирана» — попытки ему противоречить. Но есть и общая для них фрустрация: угроза разрыва зависимых отношений.

Соответственно и ведут они себя противоположно и комплементарно. «Жертва» подавляет свои проявления, боясь вызвать неудовольствие «тирана». Не секрет, что основные паттерны нашего поведения формируются в детстве на основании тех моделей отношений, которые нам «показывают» родители.

Жизненный опыт «жертвы» говорит о том, что только блокируя свою агрессию и подчиняясь чужим требованиям можно надежно сохранить значимую связь. «Тиран» напротив активно проявляет свои требования, подавляя сочувствие и вину. В его жизни получить желаемое возможно только жестко настаивая на своем.

Однако, говорить, что у «жертвы» все в порядке с теплыми чувствами, а у «тирана» с агрессией было бы преувеличением.

Каждый из них неспособен регулировать себя самостоятельно, основываясь на своих потребностях и состояниях: «жертва» не имеет выбора помогать кому-то, например, или не помогать (если она не помогает, то чувствует такую вину, что это ей получается «себе дороже»), терпеть или не терпеть насилие, а «тиран» не имеет выбора в том, чтобы нападать или не нападать — ему «некуда деть» постоянное внутреннее напряжение, кроме как в непосредственное отреагирование.

Вместо переживаний, мы имеем дело с аффективными вспышками.

«Тиран» делает с другими то, что когда-то делали с ним. Чем сильнее было подавление и унижение в жизни «тирана» ранее, тем агрессивнее он будет со своим зависимым партнером. Это защитное поведение называется «идентификация с агрессором».

«Жертва» воспроизводит ситуацию прошлого напрямую: остается в своей «роли» и терпит так, как терпела всегда.

Очень часто личностное расщепление проявляет себя так, что в одних отношениях человек ведет себя как «тиран», а в других как «жертва». «Смена ролей» — признак большей «личностной зрелости». Пусть и в расщепленном варианте, но человеку доступно большее разнообразие переживаний, а значит и способов реагирования на мир. Это делает его более адаптированным и устойчивым к тревоге. Треугольник «жертва» — «тиран» — «спасатель» хорошо известен.

Про «жертву» написано много, и практического, и теоретического: заблокированная агрессия, «власть беспомощности», социальная выгода, разрушенное самоуважение, страх одиночества, вина, стыд, обида — основные «признаки жертвы», скажу несколько слов о «тиране».

И в жизни, и в терапии мы можем «встретить» откровенного «тирана»: агрессивного и какого-то бессовестного, говоря человеческим языком. И все же, гораздо чаще, в терапии оказывается совсем другой «тип тирана», про которого «с виду и не скажешь», тем более, что сам себя он «позиционирует» как «жертву непонимания» или «непослушания» своего партнера.

То, что привлекает в нем внимание, так это отличные навыки манипулирования людьми, позволяющие организовывать себе помощь и защиту в жизни. На приеме от «обычной жертвы» его отличает то, что его жалобы звучат скорее требовательно и настойчиво, чем жалобно и уныло, он не заискивает перед терапевтом и не старается сразу его «завоевать». Он пришел за «восстановлением законных прав».

Переход к открытой агрессии становится возможен для него только в случае сильной фрустрации в терапевтической работе. Такой «тиран» в отношениях с людьми, которые обеспечивают его выживание, не проявляет прямой агрессии, манипулируя своей беспомощностью и слабостью, вынуждая их отказываться от своих желаний и интересов в его пользу и «по собственной воле», зато в отношении всех других может быть жесток и циничен.

Вспомним о проекции способности к заботе: на кого эта способность проецируется — тот и «хороший», то есть пригодный для манипулирования с целью эту заботу «из него добыть», с ним и агрессию проявлять не стоит. Все же знают, что «хорошие люди не злятся». А на кого такая проекция «не ложится», те «плохие» и нечего с ними церемониться.

Если говорить о происхождении таких личностных особенностей, то можно сказать, что в случае, когда «тиран» «тиранит» открыто, речь идет о человеке, воспитанном в атмосфере открытой агрессии и насилия, и сформировавшиеся у него способы обращения с собой и другими были прямым ответом на такое обращение.

Во втором случае («тиран» — манипулятор) человек вырос в атмосфере постоянного унижения и ограничений свободной инициативы, однако открытая агрессия и вообще любой протест ребенка всегда жестоко подавлялась.

Он научился выживать за счет помощи и присутствия других людей, не опираясь на родителей. Его личный опыт показывал, что надеяться на чью-то бескорыстную любовь невозможно, раз уж самые близкие родственники все время «бьют» и такое «битье» у ребенка давно перестало связываться с воспитанием и «желанием добра», единственный способ удержать чье-то доброе присутствие — отказаться от своих интересов и подстроиться под желания этого «кого-то», показывая себя только с «лучшей стороны».

При этом собственная агрессия к «главному фрустратору» в семье вынуждена была подавляться из-за неравности их сил. Ее оказалось возможным отреагировать только на третьих лиц, которые с одной стороны, были менее способны к открытой конфронтации, а с другой стороны, не были связаны с обеспечением физического и психологического выживания «тирана», что делало их безопасными объектами для агрессии, поскольку они были «бесполезны» в плане использования.

Если собственная агрессия оказалась полностью подавленной, то есть личность «сломали», то из ребенка выросла «безнадежная жертва» — уверенная, что все может быть в ее жизни только так плохо, что она просто не заслуживает ничего другого и вынуждена терпеть любое обращение лишь бы не остаться совсем одной.

В первом случае «тиран» привязан к «жертве» как к объекту, на который можно «слить» свое напряжение. Ее функция в этом и в обеспечении обычных бытовых нужд «тирана». Объектные связи такого человека прерваны в детстве жестоко и резко.

Во втором случае «тиран» постоянно ищет привязанности, однако он не способен к установлению полноценных межличностных отношений, поскольку другой для него важен как источник восполнения собственного «внутреннего дефицита», а не как индивидуальность.

Поскольку каждый из них ищет утешения и разрядки для себя, переживая весь мир как должный ему за «понесенные ранее потери», оба типа ограничены в своей способности к эмпатии, то есть нечувствительны к состояниям и потребностям других людей.

Если они и способны к «заботе», то только в той области, которая необходима им самим для контроля за состоянием партнера и его поведением. Первый «тип тирана» давно потерял надежду на близость, помощь и хорошие отношения. В его мире чего-то добиться можно только силой.

Второй — сохраняет надежду на «спасение», то есть на идеального нового «родителя», который своим присутствием избавит его от всех тягот жизни и необходимости самому себя защищать. При этом оба они находятся в слиянии в том смысле, что они уверены, что «точка отсчета» правильного и неправильного, хорошего и плохого в жизни именно они.

Все другие люди похожи на них, разделяют их ценности и убеждения, согласны предоставить «особые условия» в отношениях, сосредоточить свои усилия на заботе и внимании к зависимому, ничего не требуя взамен и все прощая.

В этом мире идет бесконечный «перебор объектов», пригодных на эту «роль». Каждый новый принимается с надеждой и соблазняется нежностью и слабостью, а затем, будучи не в состоянии обеспечить такого объема удовлетворения, изгоняется с жестокостью и бесповоротностью, оставляя «тирана» в разочаровании, из которого потом снова рождается надежда.

Кстати, эта надежда рождается из нежелания смириться со взрослой действительностью, в которой каждый отвечает за себя сам, безусловная любовь давно оставлена в прошлом и «чудесного спасения» в лице идеального родителя просто не существует.

Очевидно, что и «тиран», и «жертва» расщеплены, каждому доступен один полюс реагирования, ими движет незавершенная конфликтная ситуация из прошлого, а не возможности и потребности актуальной ситуации.

Вопрос о том, почему же «спасения» не существует, не праздный. Столько людей пытаются найти это чудо, не оставляя надежды, что в мире есть кто-то только для них лично… Все банально. Таким «универсальным удовлетворителем» может быть мать только очень маленького ребенка, потребности которого полностью в ее «доброй власти».

Чем старше становится ребенок, тем меньше возможностей у матери удовлетворить их все идеальным и полным образом. И если эта удовлетворенность с самого раннего детства оказалась недостаточной, близость с матерью была прервана, неустойчива или ребенок оказался предоставлен собственным силам раньше, чем в достаточной степени сформировались его функции заботы о себе, то вместе с памятью о «былом симбиотическом счастье», гореванием о его потере (кстати, именно печаль оказывается в таких случаях прервана и глубоко вытеснена), обиде на «злой мир» (или судьбу), сохраняется и надежда на восстановление симбиоза и постоянный поиск подходящих для этого отношений.

Большая нуждаемость в любви и слабо развитые способности заботиться о самом себе, утешать себя и поддерживать в трудные минуты, чувство собственной внутренней изоляции в мире, затруднения в отношениях с другими людьми, не дают надежде угаснуть.

Отказ от такой надежды субъективно переживается как обреченность на смерть и несовместим с ежедневной жизнью, которая без этой надежды теряет смысл и превращается в бесконечную пытку.

«Спасение» — это надежда на восстановление «хорошего слияния», которое зависимый человек называет «близостью», в котором «мы — одно целое», «у нас все одинаковое», «мы никогда не злимся друг на друга» и «всегда и во всем помогаем друг другу», «мы всегда заодно»… Круглосуточно и круглогодично…

Что из этого получается, если вдруг удастся встретить такого «идеального партнера», и в чем безнадежность «спасения» для выживания, восстановления и развития зависимого человека — тема для отдельной статьи.

Самое интересное во всем это то, что именно «тираны» — манипуляторы чаще всего идут «лечить» зависимых, становясь «спасателями», активно навязывающими свое представление о том, «как надо».

Для них это возможность отыграть детскую драму теперь с позиции собственной силы — отомстить и завоевать того, кто ему сопротивляется, или уничтожить в себе «память о том, что я тоже был «жертвой», отсюда столько агрессии к тому, кто показывает свою слабость и беспомощность, или попытка сделать для других то, что никто не сделал для самого зависимого, когда он был «жертвой» и страдал — «спасти», избавить от боли, указать другой, лучший путь в жизни.

В обоих случаях происходит воспроизведение старого конфликта в новых условиях, «подпитанное» бессознательной надеждой на его завершение в духе «жили счастливо и умерли в один день».

Самое печальное в этой истории то, что никакое восстановление симбиотических отношений, сколь бы тесно связаны и переплетены друг с другом люди ни оказались, не «лечит» этот конфликт. Зависимый человек не смог пережить отделения, а не сближения, его незавершенная задача развития — сепарация.

Более того, инфантильный невроз заключается в попытке взрослого человека восстановить отношения, время для которых давно прошло, которые просто уже невозможны во взрослой жизни. Уже никто не будет так внимателен, заботлив и безграничен в своей любви, как «идеальная» мать в воображении маленького ребенка.

И уже никто не обладает такой властью над жизнью и свободой взрослого человека, как агрессивный и требовательный родитель периода детской зависимости.

«Выздоровление» и завершение конфликта с объектами из прошлого наступает в результате отказа от инфантильных целей через проживание гнева и печали по этому поводу. «Спасатель» же продолжает «настаивать» на своем требовании инфантильного удовлетворения: либо «чудесное обретение» «великой симбиотической матери — утешительницы», которая закроет от всех бед и к которой невозможна никакая агрессия, либо победа над «агрессором», недостойным никакого сочувствия.

Поиск и нахождение симбиоза для взрослого человека разворачивается либо очередным разочарованием в «идеальном объекте» и разрывом отношений, либо удушающей, лишенной энергии и развития «близостью», где роли и правила жестко определены).

Такой человек приносит в свою терапевтическую работу и свое расщепление, и свою «инфантильную надежду», и свой страх отделения, и свою обиду на несправедливый мир. Терапевт и зависимый клиент встречаются своими расщеплениями: либо комплементарными полюсами, либо однополярными. И мы видим терапевтов — «спасателей», «тиранов» или «жертв».

Расщепление терапевта в процессе работы

Прежде чем перейти к рассмотрению зависимых парных отношений, я хочу сказать о реакции терапевта на любого расщепленного клиента.

Вот недавний пример. На консультацию пришел восемнадцатилетний молодой человек и со слезами на глазах рассказал о том, как плохо с ним обращается мама и как много он сам делает для нее и для их отношений. Естественная реакция на такой рассказ — злость на маму и сочувствие «мальчику».

Потом приходит мама и рассказывает все с точностью наоборот. И эмоциональная реакция на ее рассказ — сочувствие ей, злость на ее сына.

Каждый из них предъявляет себя только с одной стороны — со стороны страдающей «жертвы» агрессивного «тирана». О собственной агрессии никто не упоминает, а если обращаешь внимание на ее проявления — легкое возмущение и оправдание ее необходимости.

Ни он, ни она, говоря о своих страданиях, разочаровании в партнере, сожалениях о том, как складываются их отношения, не готовы ничем помочь друг другу. Каждый упорно «тянет одеяло на себя», требуя уступок от партнера.

Мать ведет себя, как обиженная жена, настаивающая на «возмещении ущерба» за все, что она «вложила» в сына, а молодой человек — как требовательный муж, поучающий свою жену и постоянно указывающий ей на ее глупость и некомпетентность.

Вот это и есть расщепление: доступность только одного полюса переживаний, отсутствие эмпатии к партнеру, отрицание собственного «вклада» (то есть ответственности) в происходящее, обращение к одной «части» терапевта — сочувствующей, призывая терапевта в союзники.

Чем сильнее «жертва» покажет свои страдания и ужасы «тирана», тем интенсивнее воздействие на терапевта, то есть обращение к его теплым чувствам, активизация в нем «социальных интроектов» в ответ на страдания и несправедливость.

Расщепленный клиент расщепляет и терапевта — теперь теплые чувства терапевта, подпитанные «социальными интроектами» о том, как надо реагировать на страдания, обращены к одному человеку, а агрессия и соответствующие «социальные интроекты» — к другому.

Это не вина клиента, не его «плохое поведение», за которое он должен быть «наказан» отвержением терапевта. То, что делали с клиентом в его личной истории, он делает теперь с другими людьми. Все, чему он научился в своей личной истории — это вовлекать другого в зависимые отношения для обеспечения «надежности» связи.

Пока между людьми остаются обида и вина, отношения не заканчиваются. Можно предположить, что то, зачем приходит зависимый расщепленный человек, это восстановление болезненно прерванного слияния в новых отношениях с терапевтом.

Это фрустрированное слияние и есть основной источник боли и агрессии обоих партнеров. Оба партнера хотят слияния с собой, по своим правилам, а для этого надо не себя исправлять, а другого «подкорректировать», а для себя хочется еще и возмещения ущерба за свои страдания.

При этом зависимый надеется, что партнера можно «улучшить», то есть в нем продолжает жить иллюзия возвращения «хорошей мамы». Приходя к терапевту, изголодавшийся по слиянию партнер сначала хочет «подпитаться» этим «кормом» от терапевта, то есть для начала установить отношения слияния с терапевтом, что заодно и подтвердит фантазию о всемогуществе клиента сделать с другим человеком (теперь это терапевт) то, что ему хочется.

Я уже говорила, что основной угрозой для зависимых партнеров является угроза разрыва их отношений. Эта угроза актуализируется каждый раз, когда слияние нарушается и оживает сепарационная тревога. И тогда каждый, как может, исходя из своего жизненного опыта, начинает защищать себя и отношения от этой тревоги.

В данном случае у обоих партнеров опыт агрессии оказался более продуктивным для самозащиты, чем опыт уступчивости и сотрудничества. Разумеется, кто больше страдал, тот и «может рассчитывать» на большую компенсацию.

Если партнеры не могут договориться, «кто больше страдал», то их отношения превращаются в постоянную конфронтацию и борьбу за «первоочередную компенсацию ущерба» со стороны другого партнера. Расщепляющее воздействие всегда очень сильное, оно заряжено аффектом, обращенным в данный момент к терапевту.

Не удивительно, что терапевт часто поддается на эту провокацию и неосознанно принимает сторону одного из партнеров, или его позиция оказывается категоричной по отношению к ним обоим: либо один «плохой», другой «хороший», либо «оба козлы», терапевт сам «выбирает», кого кем считать.

При этом теряется целостность восприятия и переживания самого терапевта, эмпатия обоим партнерам как глубоко страдающим и нуждающимся в помощи людям, которые, с одной стороны, оба достойны сочувствия, а с другой стороны, оба вносят свой «посильный» вклад в невыносимую ситуацию.

Если такое воздействие сочетается с расщеплением самого терапевта — «спасателя», то терапевтические отношения начинают приобретать самые причудливые формы.
Терапевтическая ситуация выглядит следующим образом. приходя со своей проблемой, клиент «приводит» и своего партнера.

При этом по отношению к паре «клиент — его партнер в жизни» терапевт оказывается третьим, которому клиент «предлагает» занять чью-то сторону, но проявлять себя, свое отношение к происходящему терапевт будет в паре «он сам — клиент»…

В результате расщепленный терапевт вовлекается в зависимые отношения с одним из партнеров против другого, невольно «принимая правила игры» того, с кем он оказался в союзе (в слиянии): запрет на определенные чувства и действия, необходимость (до переживания вынужденности себя) других чувств и действий. О внутренней феноменологии терапевта — спасателя я подробно писала в статье «Спасательство: внутренний мир снаружи».

Зная о феномене расщепления клиента и терапевта — «спасателя» можно дать достаточно точный прогноз, как будут развиваться терапевтические отношения и их финал. Два фактора будут определять характер этих отношений: расщепления клиента и терапевта и их глубина.

*********************************************************************************

 Запись на консультацию

Елена Мартынова

Передо мной сидит молодая девушка. Она горько плачет о том, что в ее жизни всё складывается не так, как ей хотелось бы. Не хватает любви и тепла в отношениях с людьми, трудные отношения с родителями, нет возможности реализовывать собственные способности и таланты, нет НИЧЕГО, что было бы интересно и значимо для неё! Я смотрю на неё внимательно и тепло:

— Правильно ли я понимаю, что твоя жизнь, которую ты проживаешь, тебе не нравится?

— Да! – она шмыгает носом.- Совсем не нравится. – и снова всхлипывает.

— А когда ты начнешь жить так, как ты хочешь? Так, как тебе нравится? – спрашиваю я.

Она задумывается, глаза ее просыхают:

— Вот будет у меня своё жильё, и тогда всё в моей жизни будет по-другому, — восклицает моя клиентка, радуясь найденному ответу.

Она смотрит на меня, ища в моем лице одобрение и подтверждение того, что эта сложная жизненная задачка решена верно. Но я молчу. Нет смысла скрывать разочарование! Теперь я знаю, что и у этой моей клиентки «синдром отложенной жизни».

Сколько раз я слышала подобные фразы от людей, мечтающих об изменениях в своей жизни. Фразы, в которых настоящая жизнь должна начаться потом, при определенных условиях, а нынешняя, та, которой живет человек, является только подготовкой к той, настоящей.

У некоторых условия новой жизни зависят от самого человека: «Вот уволюсь с этой работы…», «Вот напишу диплом…», «Вот заработаю кучу денег…», «Вот буду жить отдельно…»

Во второй половине случаев условия начала новой жизни должны обеспечить другие: партнеры, родители или родственники, а иногда и совершенно чужие! люди: «Вот перестанет пить муж…», «Вот закончит сын университет…», «Вот выйдет замуж дочь…», «Вот съедут из соседней квартиры ненавистные соседи…», «Вот переедем в другой город…»

И живет человек, из года в год откладывая на потом не просто новую и интересную работу, увлечения и хобби, отдых и путешествия, а собственное личное счастье и хорошее настроение. Так может пройти несколько лет, а иногда и десятилетий.

Еще в 20 и даже в 30 лет кажется, что все задуманные условия обязательно реализуются. Вот-вот. Стоит только еще капельку подождать. Но в 40 и 50 человек уже начинает понимать, что жизнь проходит, а долгожданные изменения так и не наступают. Человек впадает в депрессию, заболевает тяжелой неизлечимой болезнью, убегает в зависимости, пытается покончить с жизнью. Так проявляется «невроз отложенной жизни».

Этот термин придумал доктор психологических наук Владимир Серкин, автор интереснейшей книги «Хохот шамана». По его мнению, главное отличие невротика от нормального человека состоит в том, что нормальные люди проблемы решают, а невротик наоборот – их постоянно откладывает, объясняя, почему это необходимо сделать.

Вспоминаю, как я однажды приехала навестить своего знакомого. После развода он собирался продавать квартиру, так как решил переехать из этого города. Его жена уехала раньше и забрала почти все вещи. Квартира была пуста и запущенна. Видно было, что ремонта тут практически никогда не было. А ведь семья с двумя ребятишками прожила в этой квартире около 10 лет! Я зашла в туалет и увидела страшное старое сломанное сиденье на унитазе. Оно было настолько старое, что невозможно было даже угадать его цвет. Треснувшее до основания в нескольких местах, оно было любовно обмотано скотчем.

— Слушай, Алексей, неужели она (я имела в виду его бывшую жену) забрала с собой и сиденье от унитаза? – спросила я, подозревая бедную женщину в абсолютной меркантильности.

— Да нет, — запросто ответил он. – Это сиденье было здесь ещё тогда, когда мы купили эту квартиру у одной бабульки.

— Десять лет назад??? – выдохнула я.

— Да, — снова запросто ответил он.

— И вы десять лет садились на это сиденье? – моему изумлению не было предела.

— Да. А что такого? – настала пора удивляться ему. — Ведь мы все время собирались уехать из этого города. Поэтому и ремонт не делали, и крышку эту не меняли.

— Но ведь крышка такая стоит копейки по сравнению с твоей зарплатой.Неужели ты не мог купить новую крышку? – снова возмутилась я. Алексей лишь молча пожал плечами.

Я перестала спорить. Вид этой печальной пустой квартиры рассказал мне, что в этом доме, а значит, и в семье, было мало любви, мало радости, мало счастья. Здесь жило только постоянное его ожидание. Недождавшись счастья, семья распалась…

Почему люди выбирают стратегию отложенной жизни? Кто наиболее подвержен подобному жизненному сценарию?

В одной из элитных клиник Москвы «синдром отложенной жизни» был назван в числе самых новых заболеваний, которыми страдает современный человек. Подобному неврозу подвержены женщины и мужчины, молодые, зрелые и пожилые люди, вне зависимости от уровня своего достатка и доходов, живущие в селах, небольших городах и мегаполисах, на островах, полуостровах или материке. Словом, каждый из нас может оказаться в похожей ловушке.

Что же заставляет человека откладывать свою жизнь? С моей точки зрения, есть как минимум две причины делать это. Первая причина скрыта в той жизни, которую ведет человек. Для того чтобы реальная жизнь была лишь подготовкой к той, настоящей, что когда-то наступит, нужно очень сильно отвергать существующую. Почему это может происходить?

У каждого человека в детстве и юности складывается идеальный образ собственной жизни – как и где он будет жить, что будет чувствовать, чем заниматься, к чему стремиться, какой будет его семья и отношения в ней, каким будет его дом, каких жизненных высот достигнет, каков будет его материальный достаток и т.п.

И вот приходит настоящее. Но оно не такое, каким было в мыслях и мечтах. Своего дома нет или не такой, какого хотелось, работа неинтересная и бесперспективная, профессия нелюбимая, партнер не такой и не так ведет себя, как ожидалось, машины либо вообще нет, либо она не той марки…

Можно еще долго перечислять все несовпадения с теми ожиданиями, которые мы когда-то намечтали себе в детстве и юности. И чем больше таких несовпадений, тем тяжелее воспринимать реальность.

Тогда человек просыпается утром и ощущает, что он как будто живет чужой жизнью, не своей. Его место в другом городе, в другой компании, рядом с другим человеком. Реальность становится непереносимой.

Еще труднее осознавать, что ТЫ сам ошибся в выборе – в профессии, в партнере, в жизненной стратегии. А раз ошибся – значит плохой, глупый, неправильный. Как с этим жить? Если человек это понимает, у него есть три пути, три возможных решения.

Во-первых, начать менять свою жизнь. Менять работу, семью, партнера, профессию, место жительства… Но для того чтобы начать изменения, нужна решимость, смелость, поддержка друзей и близких. А страх сковывает. Смелости не хватает.

Друзья и близкие твердят: «Зачем тебе это надо? Ты с ума сошел. Все так живут. Тебе что – больше всех надо?» В голове кишат коварные мысли «Получится ли?», «Не станет ли еще хуже?», «А вдруг останусь один до конца жизни?», «Может лучше синица в руках, чем журавль в небе?» Человек принимается искать другие решения.

Второе возможное решение – отказаться от изменений. Это значит согласиться с той жизнью, которой живешь. Согласиться, что не удовлетворен жизнью с этим партнером, но остаешься с ним НАВСЕГДА. Согласиться, что неудачник, и НИКОГДА не добьешься успеха. Согласиться, что НИКОГДА не будешь счастлив. Признать это невыносимо больно.

Можно ли выдержать такую душевную боль? Такую муку? Такие страдания? Наверное, можно. Если в этих страданиях есть высокий смысл: любовь, вера, великая идея. А если нет? И человек снова отправляется на поиски решения.

В-третьих, изменения можно отложить. Человек вроде бы не отказывается изменять все в своей жизни в лучшую сторону. Наоборот, он хочет изменений, он говорит о них, он верит в них. Вот только либо не называет точного срока, либо осложняет его новыми условиями. Сначала «Я уволюсь с ненавистной работы в сентябре». Затем «Я уволюсь осенью». Потом «Я уволюсь, как только найду новую работу». Наконец, «Я слишком занят, когда работаю. Нет времени на поиски. Подожду до отпуска».

Снова и снова откладываются изменения. Снова и снова отсрочивается другая, лучшая жизнь. Снова и снова откладывается успех, благополучие, счастье, радость.

Чем может помочь работа с психотерапевтом? Это прекрасно выражено в одной восточной мудрости. Найти силы, чтобы изменить, то, что можно изменить. Принять то, что нельзя изменить. И отличить одно от другого.

Нельзя поменять своих родителей, но можно изменить свое отношение к ним. Трудно изменить свой пол, тело, внешность, возраст, но можно поменять отношение к себе. Возможно изменить отношения с партнером, не изменяя самого партнера. Можно получить новую профессию, переехать в другой город.

На самом-то деле, изменить можно многое. Если рядом будет поддержка, придающая смелость и уверенность. Разумеется, важно, чтобы ваш психотерапевт тоже не боялся изменений, не только в вашей, но и в своей жизни.

Вспомните то, о чем мечталось в детстве и юности, какой вы представляли свою взрослую жизнь, какую семью, какого партнера, какую работу? Разберитесь в своих мечтах, отделите реальность от сказки. Проститесь с детскими сказками о принце на белом коне, о большой славе, о великих подвигах. Увидьте свою реальную жизнь. Так ли уж она плоха? Что в ней особенно непереносимо? А что вам даже нравится и что менять вы и не собирались?

Как-то раз на терапевтической группе два дня подряд плакала одна женщина лет сорока. На все вопросы – о чем она плачет? что с ней? что чувствует? и т.п. – она не то чтобы не отвечала – просто не могла ответить. Как будто бы она забыла все слова, которые обозначают ее состояние, переживания и чувства. Алиса, назовем ее так, также отличалась слабым здоровьем.

У нее было значительное количество всевозможных заболеваний: язва двенадцатиперстной кишки, мастопатия, вегетососудистая дистония, мигрень, варикозное расширение вен, гастрит, колит, куча гинекологических проблем. Хотя она постоянно лечилась, симптомы были ее постоянными спутниками. Было ясно, что ее абсолютно не удовлетворяет собственная жизнь. Но что в ней не так?

Я все время задавала себе этот вопрос, искала ответы в истории её жизни, ее семье, ее редких и скупых описаниях собственного мироощущения. И ничего не находила. У Алисы была прекрасная семья, любящий муж, две очаровательные дочки. Кроме того, она была единственной и любимой дочерью своих еще живых родителей.

В семье тоже все складывалось хорошо. Такому мужу могла бы позавидовать любая женщина. Высокий красавец, офицер с ученой степенью, мастер на все руки, он просто на руках носил свою Алису, не давая ей даже намека на повод для ревности. А она продолжала болеть и плакать. Не помню уже как, но мне вдруг в голову пришла эта версия.

— Алиса! – спросила я, озаренная догадкой. – Поправь меня, если я ошибаюсь. Жизнь, которой ты живешь, не соответствует твоим юношеским мечтам, не похожа на то, о чем ты мечтала.

Услышав мои слова, Алиса закивала и разрыдалась. А дальше началась наша работа про реальность. Про то, что в этой реальности не все так уж и плохо. А многое даже и очень хорошо. Выздоровела эта женщина довольно быстро.

Сейчас живет активной насыщенной жизнью: много работает, занимается спортом, путешествует. Сегодня в ней трудно узнать вялую и хлипкую Алису, с которой я когда-то познакомилась.

Вторая причина постоянного «откладывания жизни» – стремление к результату и игнорирование процесса. Процесс и результат – две стороны любого действия. Все, что происходит, имеет свой процесс и свой результат. К сожалению, мы в нашей жизни часто слишком преувеличиваем значение одного и преуменьшаем смысл другого.

Стремясь к результату, забываем о процессе. Наслаждаемся процессом, игнорируя результат. На мой взгляд, обе эти стороны должны быть сбалансированы и гармонично дополнять друг друга.

Однажды в диалоге с одной клиенткой мы выяснили, что она направлена на результат и совершенно игнорирует процесс. Она с гордостью рассказывала, что в обеденный перерыв быстрее всех съедает обед и ей приходится определенное время ждать, когда ее спутники закончат трапезу.

— Чего так долго перебирают в тарелках? – возмущалась она. – Для меня главное насытиться. И снова в бой. Снова на работу.

Я обратила её внимание на то, что процесс поглощения пищи тоже может приносить удовольствие. А дальше мы выяснили, что она проскакивает не только этот процесс. По сути, она проскакивала весь процесс жизни: всё время спешила, торопила дни – утром ждала вечера, вечером – утра.

В свои 36 лет ждала пенсии, чтобы уехать жить к теплому морю. Мы еще поговорили о процессе и результате, и она отметила, что для неё действительно очень важен результат, она к нему постоянно стремится. Тогда я спросила её:

— А что, по-вашему, есть результат жизни?

Я выдержала паузу. Она тоже молчала.

— Не правда ли, результат жизни – есть смерть? – заключила я.

Моя клиентка молча и растерянно смотрела на меня. Вот только другого ответа у меня не было.

Часто клиенты, первоначально игнорирующие процесс, пытаясь внести изменения в свою жизнь, бросаются в другую крайность: увлекаются процессом и совершенно забывают о результате. Это может выражаться в огромном количестве начатых и недоделанных дел, в завязанных отношениях, у которых нет ни прошлого, ни будущего, во взятых кредитах и занятых деньгах, возвращать которые было изначально нечем.

Неразрешенные проблемы накапливаются, решение их отсрочивается на неопределенное будущее. Человеку становится страшно смотреть не только на своё настоящее, но и на своё будущее.

Жизнь не просто откладывается. Она превращается в особый вид иллюзии, самообмана, когда человек живет исключительно собственными фантазиями, ибо только они безопасны для него. Эти иллюзии сопровождаются разного рода зависимостями: алкогольными и наркотическими, игровыми и эмоциональными.

В психиатрии уже давно говорят о синдроме Мюнхгаузена, человека, демонстрирующего несуществующие заболевания. Но рядом с нами живут люди, которые демонстрируют и свою несуществующую жизнь: выдуманную карьеру, призрачный статус, мнимый достаток, воображаемое семейное благополучие – всё, чего на самом деле нет у них и что в действительности должно быть у нормального человека.

А в это время их реальность на самом деле заполнена алкоголем, виртуальными отношениями, он-лайн играми, пустым времяпровождением. Осознание собственной никчемности, пустоты может привести человека к трагедии.

Если вы обнаружили, что процесс и результат в вашей жизни не сбалансированы, то не спешите отчаиваться и впадать в депрессию. Попробуйте начать со структурирования собственного времени, дел и планов. Определите, сколько реально вы успеваете сделать.

Выделите приоритеты, запишите свои цели. Поисследуйте – ваши ли это цели? Действительно ли вы этого хотите? В чем смысл этих целей? Не есть ли на самом деле это завуалированные потребности? Помните, что потребности не насыщаемы, в отличие от целей, которые можно реализовать.

Разобраться в этом, спланировать свою жизнь и приступить к реализации планов вам поможет опытный психотерапевт или коуч. Не пренебрегайте профессиональной помощью. Консультанты для того и обучаются, чтобы помогать людям в решении проблем. Ваш собственный взгляд на себя может быть, говоря профессиональным языком, «замылен». Вы сами можете не увидеть собственных иллюзий, ибо нет ничего слаще самообмана.

Многие философы и ученые, уже умудренные собственным жизненным опытом, на склоне лет замечали: люди считают, что больше всего боятся смерти, на самом же деле, они боятся ЖИЗНИ. Об этом писал Кант, А. Эйнштейн, С.Л. Рубинштейн и многие другие.

Так давайте же ЖИТЬ. Жить в самом полном значении этого слова – чувствовать, переживать, рисковать, совершать ошибки, падать и снова вставать, любить и верить. Давайте перестанем откладывать собственное счастье, радость и любовь на неопределенное будущее.

Давайте начнем ЖИТЬ СЕГОДНЯ. СЕЙЧАС!

Елена Митина

На первый взгляд может показаться, что «слияние» (термин из гештальт-терапии, обозначающий процесс психологического соединения людей в одно целое) – это и есть близость в отношениях. То есть, когда я чувствую единение с партнером, согласие, схожесть (и кажется, что мы похожи практически всем), мне кажется, что это и есть настоящая близость, то самое счастье, о котором так много говорят.

Слияние – это действительно приятный процесс на определенных этапах отношений. Изначально грудной ребенок находится в слиянии с мамой и ему там очень хорошо. Но постепенно ребеночек отделяется.

На начальном этапе построения взрослых отношений слияние также имеет место. За счет него мы и находим тех людей, с которыми нам хорошо, с которыми можно разделить те или иные эмоции и быть поддержанным.

Но любые отношения развиваются и не могут стоять на месте. И следующий этап после слияния – этап дифференциации, то есть, когда мы замечаем не только сходства, но и отличия друг друга.

В некоторых отношениях заметить отличия друг друга – это значит разойтись, разорвать отношения.

Но формирование близости возможно лишь тогда, когда этап дифференциации пройден, и отличия партнеров стали ценностью в отношениях.

Отметим же основные отличия слияния от близости (чтобы они также стали ценностью этой статьи).

1. В слиянии есть только «мы», в близости – есть «я» и есть «ты».

В слиянии очень трудно заметить, кто из участников что хочет, кому и что важно. Есть местоимение «мы». «Мы хотим гулять», «нам нужна новая квартира», «это делается для семьи», «это наше желание».

Конечно, желания и потребности могут совпадать. Но это возможно выяснить лишь в случае, когда есть возможность отделиться и сравнить (ты хочешь гулять – да, и я хочу). В слиянии невозможно отделиться и сравнить, нет такого навыка. Поэтому, зачастую, невозможно достоверно разобраться, кто именно хочет гулять, а кому – нужна квартира.

2. В слиянии отношения построены на взаимных манипуляциях. В близости — на взаимных договоренностях.

В отношениях слияния единственный возможный способ удовлетворения потребностей – это манипуляции. «Не сделаешь этого — я умру (заболею, повешусь)», «как ты мог не помыть для меня пол», «ты что, не видишь, как мне плохо, ты не можешь сейчас уйти гулять с друзьями», «неужели тебе нравится эта идиотская машина?».

То есть каждый из участников пытается добиться своего через нелегальные действия. Игра на чувствах партнера – это то, чем живут созависимые пары. На консультации семейный психолог подробно объяснит, что такое созависимые отношения. Если коротко, то в результате различных манипуляций одного партнера, у второго возникает чувство жалости, вины, страха или стыда, и он «покоряется» манипулятору, игнорируя свои потребности. В ответ он также манипулирует, но в другой форме.

В близости партнеры замечают и открыто предъявляют друг другу свои потребности, в этом нет ничего зазорного и в этом нет угрозы разрыва отношений (по типу «как, ты не любишь это кино? Все, нам с тобой не о чем говорить»).

В близости удовлетворение потребности одного партнера происходит через договоренность с другим. «Сделай мне чаю, пожалуйста, тебе не сложно будет это сейчас для меня сделать?». В данном случае отвержение второго партнера (допустим, он собрался на футбол и уже опаздывает) не будет рассматриваться как неуважение или тотальная нелюбовь, а принимается с пониманием.

В близости также есть уважение к системам ценностей и мировоззрению друг друга. Партнеры сообщают друг другу о собственных системах ценностей (и берут за это на себя ответственность), но не требуют, чтобы эта система заменила систему ценностей другого.

3. В слиянии нет места отличиям. В близости – отличия являются ценностью.

В отношениях слияния очень сложно иметь дело с отличиями друг друга. Отличия воспринимаются, как что-то страшное, что несет за собой серьезную угрозу для отношений. «Как я буду с ней жить, ведь она не умеет готовить (и не хочет учиться)?», «Зачем он мне теперь нужен, ведь он мало зарабатывает?».

В близости отличия – это ценности, которые воспринимаются, как ресурс. «Да, она не любит готовить, но она прекрасна в постели и всегда спрашивает, как я себя чувствую». «Да, он не миллионер, но когда я смотрю, как он играет с детьми, я просто счастлива».

4. Слияние – это зависимость и ужас одиночества. Близость – это свобода выбора.

Люди, привыкшие все время находиться в слиянии, боятся остаться в одиночестве. Боятся быть брошенными, ненужными. Они очень зависят от партнера, и сохранение отношений становится важнее удовлетворения своих личных потребностей. Им кажется, что если они сделают что-то хорошее для партнера, партнер сделает хорошее им. И тогда они отказываются сделать хорошее для себя самостоятельно (точнее, это очень стыдно).

В близости люди вполне могут быть в одиночестве. Они в состоянии обеспечить свои потребности самостоятельно. В то же самое время, в паре им теплее, ближе, приятнее. Поэтому, находиться в парных отношениях – это их личный выбор. И если вдруг эти отношения прекратятся, это не будет угрозой выживания. Да, непременно, это может быть грустным событием. Но вполне переносимым. Ведь близкие отношения возможно построить и с другим человеком.

Александр Моховиков

У Мераба Мамардашвили как-то спросили: «С чего начинается человек?» – «С плача по умершему», – ответил он. Ситуация утраты, не обязательно близкого человека, а чего-то важного в жизни, играет не только опасную роль, но и создает нашу личность. В этом и есть творческое приспособление человека.

Мы все сталкиваемся с гореванием, с утратой. Это не обязательно умерший близкий, это еще и расставание, столкновение с возрастом, а иногда это умершее «я». В жизни масса всяких утрат. Выбирая что-то, мы всегда что-то теряем.

Нередко говорят о «муках» выбора, на самом деле человек страдает от того, что утратил или отверг. С переживанием страдания и душевной боли мы сталкиваемся в ситуациях разнообразных кризисов, которые дарит наша жизнь.

Я говорю «дарит» без иронического подтекста: кризисы – это дар, только мы не всегда знаем, как с ними правильно обходиться.

Правда, сегодня само слово «кризис» стало штампом. Психологи часто сталкиваются с тем, что за «кризисом», «стрессом», «травмой» или «депрессией» могут стоять совершенно другие вещи. В этом смысле важно понимать, что кризис возникает тогда, когда человек целиком (душой, телом и системой отношений с окружающим миром) вовлекается и должен встретиться с этим «вызовом судьбы».

Когда все во мне внутри содрогается, меня трясет, «штырит» и «колбасит» – это носит название кризисного состояния. Согласно классическому определению, психологический кризис – это резкое несоответствие между потребностями и способностями организма человека, с одной стороны, и требованиями и ожиданиями внешнего мира, окружающей среды – с другой.

Эта среда что-то от нас требует, бросает вызовы, к которым мы не готовы. Способностей родившегося младенца явно не хватает для того, чтобы самому организовать свое бытие в мире. Окружающая среда посылает требование «выживи»: ты нужен нам в семье, нужен нашему обществу, нашей культуре и так далее.

С одной стороны, есть это «выживи – ты нужен», а с другой стороны, есть ситуация беспомощности. Это – типичная картина любого кризиса. Говорят, в китайском языке слово «кризис» обозначается двумя иероглифами, один из которых означает опасность, а другой – возможность.

Думаю, в любом кризисе можно выделить эти две зоны. Кризис – не то состояние, которое течет минуты, дни или даже недели. На то, чтобы преодолеть его, у нас уходит много сил, и нам важно для этого время.

В 1917 году вышла небольшая статья Зигмунда Фрейда «Печаль и меланхолия», на мой взгляд эпохальная для развития кризисной психологии. Фрейд ввел важное понятие – «работа горя», которое позднее расширилось и стало называться «работой кризиса».

Фрейд имел в виду, что для того, чтобы прожить горе, кризис, надо проделать работу, которую, кроме самого человека, не может осуществить никто. У него может быть психологический сопровождающий, психолог-консультант, добровольные помощники и волонтеры, даже духовный наставник или гуру – неважно, кто это будет, важно то, что человека на пути проживания горя можно сопровождать, но сама работа – плод личных усилий.

В «работе» кризиса выделяют основные фазы.

Первое, с чем встречается организм, – это известие о кризисе, которое или приходит изнутри нас, или, наоборот, посылается нам окружающей средой. У меня нет никаких сил, нет никаких возможностей, а судьба посылает практически какой-то невыносимый вызов.

Естественно, первое, что я делаю, – начинаю защищаться и впадаю в состояние шока. Действуют механизмы вытеснения и отрицания: «Нет, этого не может быть!» Смысл этого шока в том, чтобы человек смог накопить силы, энергию.

Человек по природе ленив, он не любит даже хорошую, приносящую ему деньги работу, а уж если работа связана с проживанием страданий… В этой фазе шока можно завязнуть, тогда линия развития кризиса сильно затормозится и кризис трансформируется в травму.

Поэтому от шока человека важно немного подвинуть. Когда мы выходим из шока, начинают появляться первые признаки, связанные с необходимостью отреагировать агрессию. Она нарастает, превращается в злость, гнев или ярость – хочется уничтожить весь мир.

Иногда в протест против несправедливости судьбы вкладывается очень много энергии. Вслед за фазой гнева-бессилия возникает фаза переживания или фаза страдания. Начинает «очищаться» жизненный горизонт, ситуация, связанная с кризисом, утратой или потерей, приобретает невыносимую ясность.

Страдание можно разделить на две части. С одной стороны, это телесное страдание. Наверное, все переживали горе и чувствовали, что такое телесное страдание. Даже воспоминание о прожитом кризисе заставляет сделать глубокий вздох – это остаток телесного переживания.

Не прожив телесное страдание, мы становимся роботами с хорошо развитой когнитивной функцией, прекрасным, как говорил Фриц Перлз, «тревожным автоматом», который хорошо рассуждает, все понимает, может поставить рациональный диагноз, но живет, не ощущая никакой радости.

И человек превращается в голову профессора Доуэля или предстает в виде чистого кантовского разума.

«Предательством тела» назвал Александр Лоуэн состояние, в котором душа «отщепляется» от тела. Это неправильно – важно обращать внимание на сигнал «я страдаю», который посылает наше тело.

Есть вторая часть – психическое страдание, его осевым симптомом является боль, которую называют душевной, психической, экзистенциальной. Основоположник современной суицидологии Эдвин Шнейдман говорил, что психическая боль – это метаболь, боль от осознания боли.

Во внутреннем мире нет перегородок, нет каких-то систем или органов – болит весь наш внутренний мир, вся наша душа. Невозможно спрятаться, скрыться, разве что насильственно выключив сознание, например напившись или наложив на себя руки.

Психическая боль свидетельствует об очень сильном эмоциональном напряжении, о накопленных эмоциональных переживаниях: ужасе, страхе, тревоге, тоске, отчаянии – переживаниях, которые достигают степени аффекта, проявляются этим эффектом боли.

Чтобы сделать выносимой эту невыносимость, для начала очень важно о своей боли кому-то сказать. Превратить ее в рассказ, нарратив. Знак всегда ограничен. Наш внутренний мир всегда безграничен. И когда мы говорим о боли, сам рассказ локализует ее, она перестает быть равной всему внутреннему миру.

Раз я могу боль как-то обозначить, она становится семантической, выносится вовне, становится феноменом контакта – что снижает невыносимое напряжение. Нет «большой зеленой таблетки» от страданий, есть транквилизаторы, которые всего лишь заглушают боль.

Обозначив боль, мы пишем в «тексте переживания» какую-то строку и, соответственно, сталкиваемся со своим отношением. Если я начинаю относиться к боли, боль перестает быть мной.

Если я начинаю рефлексировать, боль уменьшается. Душевная боль двулика – она не только сигнал о пределе выносимости, она еще и сигнал о переживаемом. Ценности, которые не болят, мы не ощущаем как ценности.

Сторона душевной боли, связанная с переживанием ценностей, ведет нас к ресурсу.

Когда я начал проводить мастерскую о ресурсах психической боли, многие коллеги гневно говорили: «Боль – это когда душу раздирает, и никаких ресурсов у психической боли нет».

Если мы посмотрим немного глубже и увидим, «по ком звонит колокол», по ком или о чем болит наша душа, то неизбежно в нашем уме отыщем ту ценность, которую мы вывели из обихода.

Главное, что нам несет боль и вообще любые отрицательные эмоции, – это обратная связь – некий указатель дороги.

В этом отношении ценность любых отрицательных эмоций и переживаний намного выше, чем ценность положительных. Последние как бы говорят: «Все в порядке. Продолжай в том же духе». Далеко не всегда это оказывается хорошо. Система лишается ориентиров, которые бы позволили ее скорректировать.

Примеры такой положительной обратной связи: паранойя и попустительский стиль воспитания ребенка (что ребенок ни сделает – все правильно).

А отрицательная обратная связь – это сигнал об отклонении, которое требуется устранить. Осуществляя работу кризиса, мы движемся к следующей фазе, она называется фазой интеграции, восстановления, реконструкции.

Кризис начинает превращаться в событие прошлой жизни. Это превращение кризиса в историю о себе – достаточно длительный процесс. Человек должен снова научиться жить, заново отстраивать разрушенный мир и искать интегрирующую основу, чтобы строить его соответственно изменившейся жизни.

Эту основу мы, как правило, находим не в книгах и фильмах, не у авторитетов. Мы находим ее под ногами. Скажите себе: «Я понимаю, что я страдаю, что сейчас мне очень больно, и я понимаю, что я сейчас думаю о произошедшем. Но помимо этого есть просто моя жизнь, и я во что-то продолжаю, может быть неосознанно, вкладывать силы».

Во что? Это и есть то, вокруг чего собирается мир заново. Обратите внимание не на то, что является выпуклым, а на обычные данности бытия. Простые вещи. Я продолжаю кормить своих детей, заботиться о своих близких, гулять с собакой.

Я могу страдать, выть, работать с психотерапевтом, молчать, загонять себя в воронку травмы, но есть вещи, которые я продолжаю делать. Жизнь собирается вокруг того, во что мы продолжаем, несмотря ни на что, вкладывать силы.

Татьяна  Сидорова
История Артёма. Или «Он вновь и вновь отыгрывал своё бессилие перед матерью»

«Он появился через три месяца совершенно потерянный и отчаявшийся» Или о проживании разрыва слияния