КАК МЫ СОЗДАЕМ ПЕРСОНАЛЬНЫЙ АД ДЛЯ СВОИХ ДЕТЕЙ
Татьяна Вотякова
У тех, кто много времени проводит в пути, всегда есть в запасе какая-нибудь интересная дорожная история. У меня их тоже немало. Какие-то из них по прошествии времени я вспоминаю, как забавные эпизоды своей жизни, о других рассказываю своим собеседникам, как об увлекательном детективе. Но есть в моей копилке истории, которые оставили тяжелый след в душе — это мои наблюдения за тем, как родители общаются с детьми. Они то и подтолкнули меня к написанию этой статьи.
Несколько дорожных зарисовок.
Зал ожидания. Слышу голос малыша, который что-то монотонно канючит, но не получает отклика. Тогда он переходит на тихий плач. Безрезультатно. Постепенно плач становится все громче и громче, и наконец, ребенок с силой выкрикивает что-то, обращаясь к своим родителям. Мужчина отрывается от своего занятия и неожиданно зло для благообразной внешности бросает трехлетнему чаду: “Не сметь на меня орать!” Это вызывает новый взрыв плача и новый окрик: “Кому сказано – не смей кричать! Не смей повышать на меня голос!” Малыш снова переходит на робкие, бессильные всхлипывания. Уже в поезде я увидела, что у этой пары есть старший ребенок, девочка лет пяти-шести. Тихое, покладистое создание, которое за всю дорогу не проронило и дюжины слов. К слову сказать, на протяжении всего инцидента мама так и не оторвалась от своего гаджета.
Перечитала и чувствую, что нарисовала каких-то монстров, истязающих детей. На самом деле, весь вид молодых родителей – и одежда, и православная атрибутика, и манера общения между собой — говорили о том, что они люди верующие, стремящиеся жить по христианским заповедям. И тогда все еще более трагично, потому что эти родители наверняка любят своих детей и действуют в соответствии с представлениями о том, что является благом для них.
Еще один малыш двух с половиной лет и его обаятельный папа. Папа с любовью и явной гордостью смотрит на сына, а малыш, несмотря на свой весьма нежный возраст, тщится быть мужественным в папиных глазах. Однако его тщедушных силенок не всегда хватает, и он нет-нет, да и пустит слезу. Тогда папа со всей присущей ему нежностью пересаживает ребенка подальше от себя и с непререкаемой твердостью сообщает сыну, что место для слез вдали от папы, и что вернуться к отцу мальчику будет позволено только после того, как тот успокоится и снова станет радостным и улыбчивым. “Папа меня прогнал”, — превозмогая плач, доверчиво делится малыш своей печалью с соседкой по купе, проглатывает слезы и, пытаясь растянуть в улыбке еще дрожащие губки, направляется к отцу. К чести папы, которому это отчуждение сына тоже нелегко далось, он заключает мальчика в объятия, не отставляя, впрочем, нравоучений: “Ну вот, теперь вижу, что это мой сынок, а не плакса”.
А я, признаться, с трудом справляюсь со своей профессиональной деформацией (догнать и причинить добро), и веду нескончаемый внутренний диалог в попытках хоть как-то переработать гневный вопрос, адресованный этому Песталоцци нашего времени: “В каких же это педагогических трактатах Вы, сударь, прочитали, что именно так воспитываются настоящие мужчины?”
История про детей более старшего возраста.
Мальчик и девочка – партнеры по танцам — едут со своими мамами на какой-то конкурс. Идет оживленное обсуждение предстоящего события, мамы искренне интересуются мнением детей, занимают их играми, специально припасенными для дороги. Мальчик трогательно заботится о девочке, терпеливо разъясняет ей правила игры, утешает ее, когда та проигрывает, растолковывает специфические термины… Я тихо наслаждаюсь случайным подарком такого милого соседства и растворяюсь в дорожной неге.
В реальность меня вернул голос мамы, сердито и как-то устало выговаривающей своему сыну, что “все как всегда”, и “как об этом можно было забыть”, и “о чем ты только думал”, и еще много чего в том же духе. Не знаю, какую оплошность совершил этот милый отрок, но мама “пилила” его довольно долго. Потом повисло тягостное молчание, которое попыталась прервать другая мама в неловкой попытке поддержать партнера своей дочери. На лице девочки читалось сострадание, а мальчик весь превратился в уязвленное достоинство и немой вопрос, адресованный маме: “Ты когда-нибудь будешь довольна мной?”
Я пригляделась к детям. Им по десять лет, но девочка выглядит лет на 9 – беззаботная, жизнерадостная хохотушка, может позволить себе «не услышать» маму, спокойно принимает интеллектуальное преимущество своего партнера, даже получает от этого бонусы в виде уступок в играх… Словом, вполне себе счастливый, может быть, слегка инфантильный ребенок. Поведение мальчика полно совсем не детского самоотречения, и это добавляет ему возраста. Во всяком случае, я решила, что это — низкорослый подросток лет двенадцати, пока не выяснилось, что ребята ровесники.
Вполне допускаю, что ни один из описанных мной сюжетов не кажется вам, уважаемый читатель, особенно драматичным или критическим для психологического благополучия ребенка. Но позволю себе вернуться к полюбившимся мне героям. Вот первый малыш, слезные призывы которого родители игнорируют. Какое послание получает ребенок от самых значимых для него людей? “Твои чувства и потребности не важны, что равнозначно — ты не важен”. Наивный малыш пробует сопротивляться этому тотальному обесцениванию, но снова терпит поражение. “У тебя нет прав” – таков смысл отцовского “Не сметь!” Его старшая сестра не только давно утратила иллюзии относительно собственной ценности и прав, она и на эмоциональные всплески братика смотрит не с пониманием или состраданием, а с опасением — как бы родительский гнев на его несмелый бунт не прошелся рикошетом и по ней.
“Но вторая история и вовсе про благополучные отношения, — удивится кто-то. – Ну, подумаешь, — отцовские назидания, кто из нас этим не грешит”. Мне и самой очень симпатичен и этот папа с ясным взглядом любящих глаз, и его чудный сын. Тем досаднее воспринимаются родительские промахи, которые не так безобидны, как может показаться на первый взгляд. Что на самом деле делает папа, когда говорит, что рядом с ним нет места сыновним слезам? Как не жаль, список “вредоносных” посылов получился внушительным:
- сообщает сыну, что с ним что-то не так, что он недостаточно хорош;
- учит не принимать себя целиком – радостного и опечаленного, бодрого и усталого, оптимистичного и обижающегося – а лишь при условии пребывания в радужном состоянии;
- расщепляет чувства на правильные и неправильные;
- запрещает чувствовать. Вы возразите, что отцом запрещаются только негативные чувства, а проявление позитивных как раз поощряется. Все так, но нельзя избирательно отказаться только от так называемых негативных чувств. В этой борьбе за исключение из сферы переживаний злости, печали, растерянности и прочих неприятных чувств постепенно любые чувства перестают быть доступными.
- оставляет ребенка один на один с его трудными переживаниями – не дает опыта поддержки, из которого позже рождается навык поддерживать себя самостоятельно.
- учит пренебрегать своими чувствами и потребностями;
Что происходит с героем третьей истории? Через некоторое время наш отрок уже доверчиво обращался к своей маме за разъяснениями правил игры, и инцидент был исчерпан. Однако мальчик в очередной раз оказался в состоянии пошатнувшегося самоуважения и переживания чувства неполноценности, поскольку испытал болезненное унижение, токсичный стыд. Снова получил подтверждение тому, что он не имеет право на ошибку, что ему нужно быть совершенным, чтобы не оказаться вновь под угрозой отвержения и удостоиться материнской любви и принятия.
Наблюдая за тем, как паренек с искренним дружелюбием общается с мамой, которая совсем недавно прилюдно стыдила его, я в очередной раз удивилась тому, насколько же щедры наши дети – они так много нам прощают. И насколько пластична детская психика — она позволяет ребенку пережить все эти трагедии и уцелеть, приобретая опыт преодоления.
*********************************************************************************
