Мы можем видеть реальность не такой, какая она есть, потому что реальность искажена травмой.

Например, я могу жестко показать свои границы, и тогда тот, кто переживает определенные ожидания ко мне, может решить, что я «напала» на него.

Бывает, что я говорю о том, что вижу, и мою обратную связь принимают за критику.

Тот, кого много критиковали, и мало принимали, скорее почувствует критику даже в самых нейтральных словах.

Откровенно говоря, с такими людьми, кому досталось от родителей больше принятия и больше свободы, легче взаимодействовать. Потому что они, благодаря своему опыту, допускают, что к ним могут относиться хорошо, и не держат камня за пазухой.

Травматики, скорее, не верят в доброе к себе отношение, охотнее подозревают нападки и неуважение, и начинают защищаться. Нужно много терпения, чтобы убедить их в том, что другой человек – это не те родители, которые наносили ущерб, а совершенно другие люди, с другими мотивами и смыслами.

Но бывает и наоборот. По отношению к моему клиенту, например, совершается насилие, но он это насилие не замечает, и даже приветствует.

Так случилось с одной моей клиенткой. Она решила сделать ремонт, и довольно скоро обнаружила, что прораб обманывает ее, и она оплачивает намного больше материалов и услуг.

Здоровой реакцией стала бы злость, и немедленное желание восстановить границы, вплоть до увольнения воришки, но не тут-то было.

Когда я спросила у женщины, что она чувствует, она ответила, что ей страшно испортить отношения, и (после того, как мы стали углубляться в ее чувства) даже ужас «остаться одной». Кроме того, она заметила, что ей страшно «разрушить идеализацию» (это опытная клиентка, с которой мы работаем уже год, и она очень хорошо отслеживает свои процессы).

Все эти признаки указывали мне, что мы имеем дело с родительской проекцией, полностью исказившей восприятие реальности у этой женщины. Теперь стало важно, чтобы она сама увидела проекцию.

К слову, это не так-то просто. У меня бывали клиенты, которые не могли заметить перенос, даже при длительной работе. Такие люди остаются «на поверхности», не замечают взаимосвязи настоящего с прошлым опытом, и поэтому не могут избавиться от травматично-искажающего восприятия. В их картине мира подобный прораб остается идеальным человеком, с которым не стоит портить отношения (все аналогии, которые у вас возникают с другими людьми, находящимися в таких же защитах, вполне уместны).

Однако моей клиентке удалось вспомнить детский эпизод, в котором она, будучи трехлетней, пережила сильнейшее насилие. Отец, взбешенный какой-то «непростительной» ошибкой матери, выгнал ее из дома, не обращая внимания на страдания детей. Такие эпизоды повторялись не однажды, и у моей клиентки возникли устойчивые защиты: мать – жертва, защитить она не может, отец – сильный, значит, может защитить.

Архетип силы и насилия становится образом «защиты», идеализируется, и этому архетипу следует подчиняться, сохранять с ним хорошие отношения.

В последующей жизни все события, которые так или иначе несут в себе образ насилия, воспринимаются не как вторжение, нарушение границ, от которых нужно защищаться, а как желательный (из-за фантазий о защите) образ, с которым нужно поладить, и которому нужно подчиниться.

Вам это ничего не напоминает? От трети до половины населения страны живут под влиянием этого имаго, отказываясь признавать насилие в свой адрес, и отказываясь назвать насилие насилием, всячески обосновывая и оправдывая его.

… Избавление от такого жесткого сценария происходит только благодаря желанию работать с травмой, готовности чувствовать боль от нанесенного ущерба, готовности горевать и признавать насилие. И признавать себя пострадавшим. Только после этой работы восстанавливаются злость на нарушение границ, и, собственно, сами границы.