Элизабет Кюблер-Росс
Жизнь, смерть и жизнь после смерти. Что нам известно
Смерти нет
Долгое время обдумывала то, о чем сейчас хочу поговорить с вами. Я хотела бы рассказать, как удалось двухфунтовому «Ничто» найти свою дорогу в жизни, как я узнала на собственном опыте то, о чем сейчас говорю. И, кроме того, я хочу сказать, и в этом вы сами сможете потом убедиться: земная жизнь, которую вы проживаете в своем физическом теле, лишь очень, очень короткий промежуток времени в пределах общего существования. Однако в рамках всего вашего пути нынешняя жизнь имеет огромное значение, так как вы находитесь здесь по определенной причине, которая целиком и полностью предопределена. Если вы живете правильно, то не должны беспокоиться о смерти, даже если вам остался всего лишь один день. Фактор времени играет совсем незначительную роль, так как он является лишь частью выдуманной людьми концепции.
Правильно жить — означает в полном смысле этого слова учиться любить. Я была накануне очень взволнована, когда один из докладчиков процитировал: «Вера, надежда, любовь; но любовь из них больше»[1]. В Швейцарии по достижении шестнадцати лет каждый проходит обряд конфирмации и получает изречение из Библии, которое должно сопровождать его по жизни. Так как мы с сестрами были тройней, то искали изречение, которое подошло бы нам всем. Выбрали вышеназванное. И на меня выпало слово «любовь». Поэтому я и должна теперь с вами беседовать о любви. Под любовью я понимаю и жизнь, и смерть, так как они — одно и то же. Я пришла в этот мир как «нежеланный ребенок». Не потому, что мои родители не хотели детей, напротив, они тосковали по девочке, однако по хорошо развитой, десятифунтовой девочке. Они не рассчитывали на тройняшек. Когда я появилась на свет, то весила только два фунта и была очень уродлива. У меня не было волос, и я была для своих родителей, наверное, очень большим разочарованием. Через пятнадцать минут родился второй, и еще через двадцать минут пришел в мир третий ребенок, который весил шесть с половиной фунтов. Наши родители были, наконец, счастливы, но все же они предпочли бы двоих из нас вернуть обратно.
Я верю, что ничто в жизни не бывает случайным. И совершенно точно не случайна данность моего рождения. Мне внушили чувство, что двухфунтовое «ничтожество» должно изо всех сил доказывать — оно достойно того, чтобы жить. Я должна была особенно тяжело работать, подобно слепым, которые верят, что должны трудиться в десять раз усерднее, чтобы не потерять свое рабочее место.
Когда заканчивалась Вторая мировая война, я была очень юной. И чувствовала огромную потребность сделать что-то для этого мира, так ужасно разрушенного войной. Я дала себе клятву, что после окончания войны отправлюсь в Польшу, чтобы там оказывать первую помощь и помогать всем нуждающимся. Я сдержала свое обещание. И там было положено, как я думаю, начало моей дальнейшей работы, которая должна была связать меня с умиранием и смертью.
Я собственными глазами видела концентрационный лагерь. Видела вагоны с детской обувью и такие, которые были битком набиты волосами жертв. Такие волосы транспортировали в Германию, чтобы набивать ими подушки. Если ощутить дух концентрационного лагеря и увидеть крематории собственными глазами, и если при этом быть таким юным, как я тогда, то после подобного переживания невозможно остаться прежней. Антигуманность, которая была мною увидена, существует во всех нас. Каждый из живущих в этом пространстве, способен стать нацистским чудовищем.
С тем, что «черная» сторона есть у каждого из нас, вы должны согласиться. Так же как и каждый в этом пространстве способен стать матерью Терезой, если вы знаете, кого я имею в виду. Это одна из моих главных святых, женщина из Индии, которая подбирает детей и взрослых, умирающих и голодающих на улице. Она убеждена, что стоит жить для тех, кого она сможет обнять хотя бы на пять минут и охватить своей любовью. Это удивительная человеческая душа. Я желала бы, чтобы вы имели возможность встретить ее. (Я знакома с ней.)
До того, как приехать в Америку, я работала в Швейцарии сельским врачом и вряд ли была очень счастлива. Я, собственно, подготавливала мою жизнь к тому, чтобы ехать в Индию и там — как Альберт Швейцер в Африке — работать врачом. Однако за два месяца до запланированного отъезда мне сообщили, что «индийский» проект рухнул. И вместо джунглей Индии я приземлилась в каменных джунглях Нью-Йорка после того, как вышла замуж за американца, который привез меня туда, где я меньше всего мечтала оказаться. И это также не было случайностью. Легко переехать в город, который любишь. Но переехать в город, к которому не чувствуешь совсем никакой тяги, это экзамен, необходимый для того, чтобы твердо уяснить: действительно ли человек занимается тем, что он считает целью своей жизни.
Я получила должность врача-психиатра в государственном госпитале Манхэттена, который представлял собой ужасное место. Я тогда мало разбиралась в психиатрии и чувствовала себя очень одинокой и жалкой. Кроме того, мне не хотелось делать несчастным еще и своего мужа. Тогда я целиком и полностью посвятила себя пациентам. Я идентифицировала себя с их неудачами, одиночеством и отчаянием. И однажды пациенты начали доверять мне и делиться своими чувства. И внезапно я заметила, что не одинока. Два года я не занималась ничем другим, как только жила и работала с этими пациентами. Чтобы разделить их одиночество, я праздновала с ними каждый праздник, была ли это Ханука, Рождество, Песах или Пасха. Я знала, как уже было сказано, мало о психиатрии, особенно о теоретической стороне вопроса, которая в моей работе врача была мне действительно необходима. Мы с пациентами из-за моего недостаточного знания языка вряд ли хорошо понимали друг друга, но испытывали взаимную привязанность. Да, мы действительно любили друг друга. По прошествии двух лет девяносто четыре процента всех моих пациентов были выписаны из госпиталя и смогли жить самостоятельно. Многие из них занялись собственным делом и стали вполне приспособленными к жизни людьми. Речь идет о так называемых «безнадежных шизофрениках»!
Я пытаюсь вам объяснить, что, хотя знание необходимо, одно оно никому не может помочь. Если вы не будете применять ваш разум и сердце, то не поможете ни единой человеческой душе. Эту правду я узнала от одного так называемого «безнадежного душевнобольного». Во время всей моей работы с пациентами, были ли то хронические шизофреники, дети с сильной задержкой развития или умирающие, я обнаружила, что каждый из них исполняет свою миссию. Каждый из этих больных мог не только учиться и принимать от вас помощь, но и мог сам стать вашим учителем. Это относится как к душевнобольным детям, которые имеют уровень развития шестимесячных, так и к безнадежным шизофреникам, которые на первый взгляд могли казаться подобными животным. Но все же лучшими учителями в этом мире являются умирающие пациенты.
Умирающие, если найти время посидеть у их постели, обучат нас фазам умирания. Мы видим, как они проходят через стадии ярости, отчаяния и торга, спорят с Богом и даже отказываются от него на некоторое время. Они ведут переговоры с Ним и впадают затем в тяжелейшую депрессию. Но если преданный человек помогает им с любовью, тогда умирающие могут достигнуть состояния принятия. Но все это не имеет ничего общего с собственно фазами умирания. Мы называем их «фазами умирания» из-за недостатка лучшего описания. Если человек теряет друга или подругу, если он теряет работу, или если ему нужно оставить дом, в котором были поведены пятьдесят лет жизни, или он лишается своего волнистого попугайчика или контактных линз, то проходят через такие же ступени. В этом, как я думаю, и есть смысл того, почему мы страдаем. Каждое страдание — это основа роста.
Большинство людей видят в тяжелых жизненных условиях, которыми их проверяет Бог, проклятие, наказание, нечто безусловно негативное. Если бы только человек смог понять: ничего из того, что он встречает на своем пути, не является негативом, я подчеркиваю — совсем ничего! Все удары судьбы, опыт страдания и самые большие потери, через которые приходится пройти, а также все вещи, о которых задним числом говорят: «Если бы я об этом знал заранее, я бы не поверил, что смогу это перенести», — это все лишь подарки. Мы можем ту боль, которую нам причиняет судьба, и наши страдания сравнить с ковкой раскаленного железа. Это возможность, которая дается каждому, чтобы духовно расти. Это единственная причина нашего существования на Земле. Нельзя расти духовно, если проводить все время в чудесном цветнике. Рост связан с болью и потерями. Растут не тогда, когда прячут свою голову в песок, а когда боль принимают не как проклятие или наказание, а как подарок, позволяющий справиться с определенной задачей.
Хочу рассказать вам об одном клиническом случае. В одной из групп психологической поддержки, которую я вела, оказалась молодая женщина. Когда она родила второго ребенка, девочку, о которой давно мечтала, ей сообщили, ничего толком не объяснив, что ее ребенок является душевнобольным и умственно отсталым, и она врядли когда-либо сумеет установить с ним контакт. Муж оставил ее, узнав о болезни ребенка. Она чувствовала себя одинокой, брошенной со своими сильно нуждающимися в помощи и полностью зависящими от нее детьми, без средств к существованию.
Сначала женщина все энергично отрицала и не могла даже произнести слово «душевнобольной». Затем она обратила весь свой гнев на Бога. Она проклинала Его, потом сомневалась в Его существовании, до тех пор, пока не начала поносить Его, используя самые грубые словами. Затем она попыталась договориться с Ним. «Если мой ребенок сможет хоть чему-нибудь научиться, если он, по крайней мере, станет понимать, что я его мать, тогда я…» И, наконец, она поняла глубокое значение того, почему ей необходимо было родить этого ребенка.
Ей стало ясно, что ничто в жизни не является случайностью. Она все чаще смотрела на свое дитя и пыталась понять, какой смысл может иметь существование на Земле такого далеко от совершенства ребенка. Она решила загадку. И это можно понять из одного написанного ею стихотворения, с которым я теперь хочу познакомить вас. Она не поэтесса, но все же это очень трогательные стихи. В них она идентифицирует себя с ребенком, который говорит со своей крестной матерью, из-за чего она этим стихам дала название «Для моей крестной».
Что такое крестная?
Я знаю, что ты совершенно особенная.
Ты ждала много месяцев моего появления. Ты присутствовала тогда и увидела меня, когда мне было несколько минут от роду.
И ты меняла пеленки, когда мне было несколько дней.
Ты нарисовала себе в мечтах, что твой первый крестный ребенок будет здоров.
Он должен быть таким же особенным, как твоя сестра.
В твоих мыслях я была уже в школе, в университете и у брачного алтаря.
Что должно было из меня получиться? Такое совершенство, что честью для других было бы общаться со мной?
Только у Бога приготовлены были для меня другие планы. Я — это всего лишь я.
Никто никогда не сказал, что я нечто ценное.
Что-то функционирует в моей голове неправильно.
Я останусь навсегда ребенком Бога. Я счастлива.
Я люблю всех, и все любят меня. Я в состоянии выговорить лишь несколько слов.
Но я могу быть понятливой и понимаю расположение, тепло, ласку и любовь.
В моей жизни есть несколько совершенно особенных людей.
Иногда я сижу и улыбаюсь сама себе, а иногда я плачу.
Я бы охотно желала знать, почему?
Я счастлива, и меня любят несколько человек.
Я не могу никому причинить боль.
Я могу только любить. И, возможно, Бог нуждается в некоторых детях, которые просто любят.
Вспоминаешь ли ты, как меня крестили?
Ты держишь меня и надеешься, что я не буду кричать и что ты меня не уронишь.
Но ничего подобного не произошло, и это был очень счастливый день.
Ты поэтому моя крестная мать? Я знаю, что ты мягкая и теплая и ласкаешь меня.
Только в твоих глазах находится нечто совсем особенное.
Я замечаю твою любовь и чувствую эту любовь также у других.
Я должна быть особенной, если могу иметь так много матерей.
Я ни в коем случае не смогу быть успешной в глазах мира.
Но я обещаю тебе нечто другое, что могут только немногие люди.
Так как я знаю только любовь, благо и невинность, нам обоим будет, милая крестная, принадлежать вечность.
Это была та самая мать, которая за несколько месяцев до этого была готова позволить ребенку ползать у плавательного бассейна, в надежде, что он туда упадет и утонет, пока она занята на кухне. Я надеюсь, что вы почувствовали, как изменилась эта женщина.
Это происходит, когда человек понимает: у всего существующего две стороны. Даже если кого-то настигает смертельная болезнь, и он оказывается перед ее лицом в одиночестве, думая, что смерть хочет забрать его во цвете лет, а он на самом деле и не начал еще жить по-настоящему, потом приходит понимание смысла.
Лишь немногие люди принадлежат к тем, кто может отбросить всю свою долго копившуюся злость. Кто может однажды просто сказать: «Я люблю тебя», понимая, что мы здесь лишь на короткий срок. Можно, наконец, сделать вещи, которые действительно необходимы. Многие ли из нас занимаются своей работой по велению сердца? Никто не должен заниматься чем-то только потому, что другие сказали: он должен это делать. Если слушать внутренний голос, вы никогда не заблудитесь и будете знать, что должны делать со своей жизнью.
После того, как я много лет имела дело с умирающими и училась у них жизни, я заметила, что незадолго до смерти они всегда вспоминают о вещах, которые не успели сделать, тогда я стала размышлять над тем, что же на самом деле представляет собой смерть…
В моем лекционном зале состоялся доклад госпожи Шварц, пациентки, которая испытала внетелесные переживания. Мы располагали к 1977 году более чем сотней таких сообщений, записанных в Калифорнии, в Австралии и во множестве других мест. Все они имели общий знаменатель, а именно — то, что упомянутые лица в полном сознании покидали свои физические тела. Той смерти, в которой нас хотят убедить ученые, в действительности вообще не существует. Смерть — это просто выход из физического тела, происходящий таким же способом, как бабочка выходит из своего кокона. Смерть — это переход в новое состояние сознания, в котором души продолжают чувствовать, видеть, слышать, понимать, смеяться и способны к дальнейшему духовному росту. И единственное, что мы теряем при этом преобразовании, именно то, в чем мы больше не нуждаемся, — наше физическое тело. Это так же, как мы убираем старое зимнее пальто при наступлении весны, зная, что оно уже слишком поношено, и мы больше не хотим надевать его. Ни о чем другом речь не идет во время смерти. Ни один из моих пациентов, испытавших околосмертные переживания, не имел потом какого-либо страха перед смертью. Я еще раз хочу подчеркнуть: ни один! Многие такие пациенты говорили, что кроме мира, который устанавливался у них внутри, спокойствия и понимания, они ощущали чувство цельности бытия. Кроме того, каждый, кто во время автокатастрофы потерял ногу и видел ее лежащей на улице, после выхода из своего физического тела вновь чувствовал себя совершенным.
Одна наша пациентка ослепла во время взрыва в лаборатории. Непосредственно после этого она находилась вне своего тела и вновь обрела зрение. Она видела последствия несчастного случая и позже описала, что происходило, когда люди поспешили на место происшествия. Врачам удалось вернуть ее к жизни, но она ослепла. Понимаете теперь, почему многие люди сопротивляются нашим попыткам вернуть их к жизни, когда они находятся в гораздо более удивительном, прекрасном и совершенном месте?
Самый впечатляющий опыт подобных переживаний связан с моей работой с умирающими детьми.
Почти все мои сегодняшние пациенты — это дети. Я отвожу их домой, чтобы они могли там умереть. Я готовлю их родителей, братьев и сестер к этому. У детей огромный страх, что они могут остаться одни в момент умирания, и что им не к кому будет обратиться. Но в то мгновение, когда происходит переход, никто никогда не остается один. Мы не одиноки и в своей повседневной жизни, только об этом никто не знает. Во время умирания наши духовные руководители, ангелы-хранители и все существа, которых мы любили и которые упокоились до нас, ждут нас и помогают нам в нашем превращении. Мы постоянно находим этому подтверждение, так что абсолютно не сомневаемся в подобном факте.
Я утверждаю это, заметьте, как ученый! Всегда кто-то придет на помощь, когда мы переходим из одного изменения в другое. В большинстве случаев речь идет о «упокоившихся» отце или матери, дедушке или бабушке, или же о ребенке, в случае, если он уже умер. Часто мы встречаем тех, про кого не знаем, что они уже находятся «по другую сторону»…
Мы узнали о случае одной двенадцатилетней девочки, которая боялась поделиться с матерью своим удивительным переживанием. Но оно было так неповторимо, что она обязательно должна была о нем кому-то рассказать. Девочка поведала своему отцу, что когда «умерла», испытала такое чудесное переживание, что у нее не было желания возвращаться обратно. Особенным в ее рассказе было то, что кроме безусловной любови и света, которые большинство тоже описывают, с ней рядом был брат, заключивший ее в объятия. Описав все это отцу, она добавила: «Единственное, что меня изумляет: у меня ведь нет брата». После чего отец заплакал и рассказал ей, что у нее действительно был брат, который умер за три месяца до ее рождения. Об этом ей никогда не сообщали. Понимаете, почему я привела такой пример? Потому что кто-то мог бы сказать: «Она же еще не была мертва. А в момент умирания думают, конечно же, о своих близких, представляя их себе». Но эта двенадцатилетняя девочка ничего не знала о брате.
Всем смертельно больным детям я задаю вопрос, кого они больше всего хотят увидеть, кто любит их больше всего. Естественно, этот вопрос относится к нашей земной действительности. (Многие мои пациенты не являются верующими, из-за чего я также не могу с ними говорить о жизни после смерти. Свои убеждения я, естественно, никому не навязываю.) Я спрашиваю у детей, кого они больше всего захотят увидеть, если должны будут выбрать какого-то одного человека. Девяносто девять процентов из них выбирают «мамочку» или «папочку». Только у афроамериканских детей дело обстоит по-другому. Они часто хотят встретиться с одной из своих тетушек или бабушек, так как те проводят с ними много времени. Но это только культурное различие. И никто из детей, которые решили выбрать «мамочку» и «папочку», позже не рассказывал, что во время своих предсмертных переживаний видел одного из своих родителей, разве только один из них был уже мертв.
Многие люди опять скажут: «Это одна из проекций мысли, принятие желаемого за действительное. Каждый, кто умирает, одинок, он чувствует себя покинутым и, испытывая страх, представляет кого-то, кто его любит». Если бы это утверждение было правдой, тогда девяносто девять процентов моих пяти-, шести- и семилеток должны были видеть своих матерей и отцов. Но ни один из этих детей, о которых мы многие годы собирали сведения, не рассказывал о том, что он во время переживания мнимой смерти видел своего отца или мать, так как они еще были живы.
При рассмотрении вопроса о клинической смерти нами были выявлены два фактора. Первый — те, кого видят по ту сторону, должны уже быть мертвы, даже если их смерть наступила лишь за одну минуту до этого. И второй — с теми, кто встречает «умерших», их связывают подлинные узы любви.
Но я не рассказала еще до конца историю госпожи Шварц. Нужно добавить, что она умерла через две недели после того, как ее сын закончил школу. Я бы забыла о ней, как об одной из многих моих пациенток, если бы она не посетила меня.
Примерно через десять месяцев после того, как ее погребли, я вновь была сильно рассержена. Мой семинар об умирании и смерти угрожал распасться. Я должна была отказаться от сотрудничества с пастором, с которым вместе работала и которому была очень предана. Новый пастор очень стремился к популярности и поэтому привлек средства массовой информации, что превращало мой семинар в театрализованное представление. Поэтому я не видела смысла дальше принимать участие в подобном фарсе. Все происходящее казалось мне похожим на то, как если бы мы пытались продлевать жизнь, не имеющую смысла. Я больше не могла быть самой собой. Единственный выход, чтобы отдалиться от этой работы, я видела в том, чтобы совсем покинуть университет. Естественно, это было для меня тяжелым испытанием, так как я любила свою работу, но не в том виде, который она приняла. Таким образом, я пришла к решению покинуть университет и сказала себе: «Сегодня же после семинара об умирании и смерти заявлю о своем увольнении». После окончания занятия мы с пастором, как обычно, направились к лифтам. Самым большим недостатком было то, что он был туг на ухо, что только усугубляло мою печаль. На пути из лекционного зала к лифтам я трижды сказала ему, что он должен принять от меня курс. Но он не расслышал мои слова, так как одновременно продолжал говорить о других вещах. Я достигла края отчаяния, а когда я в отчаянии, мне необходимо действовать. Перед тем как подъехал лифт, я схватила его — а пастор был тщедушным мужчиной — за воротник и сказала: «Остановитесь! Я приняла очень важное решение и хочу, чтобы вы об этом знали».
В это мгновение перед лифтом появилась женщина. Я невольно взглянула на нее. Не могу описать, как она выглядела, но можете себе представить, что происходит в душе, когда видишь кого-то, кого совершенно точно знаешь и о ком все же больше ничего не можешь вспомнить. Я сказала ему: «Мой Бог, кто это? Я знаю эту женщину. Она смотрит на меня и ждет, когда вы войдете в лифт, чтобы подойти ко мне». Мои мысли были настолько заняты этой женщиной, что я совершенно забыла о том, что все еще держу пастора за воротник. Мой план расстроился из-за ее появления. Облик женщины был очень прозрачен, однако недостаточно для того, чтобы сквозь нее можно было смотреть. Я еще раз спросила пастора, знает ли он ее, но он мне не ответил, поэтому я больше не мучила его вопросами. Последнее, что я ему еще сказала, было: «Проклятье! Я подойду к ней и скажу, что никак не могу вспомнить ее имя». Это были мои последние слова, перед тем как он вышел.
Как только пастор покинул лифта, женщина обратилась ко мне: «Доктор Росс, я должна была вернуться. Разрешите мне проводить вас до кабинета? Я задержу вас ненадолго». Так примерно она выразилась. И так как она была осведомлена, где мой кабинет, и знала мое имя, я уже не чувствовала беспокойства. Тем не менее, это была самая длинная дорога во всей моей жизни. Я психиатр. Уже долгое время работаю с пациентами-шизофрениками и люблю их. Когда они пересказывают мне свои галлюцинации, я, пожалуй, тысячу раз могу возразить им: «Знаю, вы видите Мадонну на стене. Но я не могу ее видеть». А сейчас я сказала сама себе: «Элизабет, ты знаешь, что видишь эту женщину. Но все же этого не может быть на самом деле».
Можете ли вы войти в мое положение? Всю дорогу от лифта до кабинета я спрашивала себя, правда ли то, что я вижу. Говорила сама себе: «Я просто переутомилась. Мне нужен отпуск. Я должна непременно потрогать эту женщину, чтобы понять, действительно ли она существует». Я коснулась ее, чтобы увидеть, как она рассеется от прикосновения. Потрогала ее кожу, чтобы проверить, теплая она или холодная. Я подавляла даже саму мысль, что это видение в действительности может быть фрау Шварц, которая за несколько месяцев до этого была погребена.
Когда мы вместе подошли к двери, она открыла ее передо мной, как будто я была гостем в своей комнате. И с обезоруживающей вежливостью, мягкостью и любовью сказала: «Доктор Росс, я должна была вернуться по двум причинам. Первая причина — это то, что я хотела выразить свою благодарность вам и священнику Г. (это был замечательный пастор, с которым у меня было идеальное взаимопонимание во всем) за все, что вы для меня сделали. Но собственно главная причина, почему я должна была вернуться, — чтобы сказать вам: вы не должны бросать эту работу, связанную с изучением умирания и смерти, по меньшей мере, пока не должны».
Я смотрела на нее и не могла произнести ни слова. В этот момент я уже верила, что передо мной действительно фрау Шварц, про которую твердо знала: она уже десять месяцев как лежит в могиле. Прежде я просто не верила, что подобные вещи могут происходить.
Наконец я подошла к своему письменному столу. Потрогала все предметы, которые были мне хорошо знакомы. Провела рукой по письменному столу, погладила его поверхность, пощупала стул. Все это было реальным.
И, представьте, я все еще надеялась, что эта женщина, наконец, исчезнет. Но она оставалась на месте и настойчиво повторяла: «Доктор Росс, вы меня слышите? Ваша работа еще не окончена. Мы будем вам помогать. Вы узнаете, когда сможете ее завершить. Но, пожалуйста, не останавливайтесь сейчас. Вы обещаете мне? Ваша настоящая работа только начинается!»
Я тем временем думала: «Бог мой, никто мне не поверит, если я расскажу о том, что сейчас переживаю. Даже мои самые близкие друзья не захотят слушать меня». Тогда я даже не предполагала, что буду рассказывать об этом нескольким сотням людей. Наконец ученый во мне победил, и я обратилась к фрау Шварц с некоей существенной информацией. А именно, я сказала: «Вы должны знать, что пастор Г. сейчас живет в Урбане. У него там церковный приход и он определенно будет рад получить от вас несколько строк. Вы не имеете ничего против?» И протянула ей карандаш и лист бумаги.
Естественно, у меня не было намерения отправлять эти строки моему другу. Но я нуждалась в научном вещественном доказательстве, так как само собой подразумевается, что никто из погребенных не может писать письма. Но эта женщина с ее преисполненной любви улыбкой, казалось, могла читать все мои мысли. Взяв бумагу, она написала пару строк, и, естественно, потом мы поместили этот листок в рамку и храним как величайшую ценность. Затем она поинтересовалась, хотя ее губы не шевелились: «Теперь вы удовлетворены?» Я пристально смотрела на записку и думала про себя: «Я не могу ни с кем поделиться своим переживанием, но буду хранить этот лист бумаги». Когда фрау Шварц собралась уходить, она повторила еще раз: «Доктор Росс, вы обещали мне, не так ли?», имея в виду продолжение моей работы. И я ответила: «Да, обещаю». И в то самое мгновение, как я произнесла эти слова, она исчезла. Мы до сих пор храним записку, написанную ее рукой.
Полтора года назад мне сообщили, что моя работа с умирающими теперь завершена. Ее могут продолжить другие. И она не была той миссией, ради которой я пришла на Землю. Это был лишь экзамен, чтобы убедиться: я могу справиться с любыми трудностями. Его я выдержала. Второй экзамен состоял в том, чтобы проверить, вскружит ли мне голову слава. И с ним я справилась. Но моя настоящая задача состоит в том — и здесь я нуждаюсь в вашей помощи — чтобы сообщить людям: смерти нет. Очень важно, чтобы человечество знало об этом, так как нас ждут тяжелые испытания. Виной тому — наша собственная страсть к разрушению: атомное оружие, корыстолюбие, материализм, загрязнение окружающей среды, невежество в духовных вопросах. Я преувеличиваю — чуть-чуть, но не слишком. Единственное средство, которое в состоянии вызвать изменения в новом тысячелетии, состоит в том, что Земля начнет содрогаться, чтобы нас всех встряхнуть.
Вы должны об этом знать, но не должны бояться. Если вы целиком и полностью откроете себя Высшему и отбросите страх, вас ожидает откровение. Все находящиеся в этом пространстве могут к нему приобщиться. Не нужно искать гуру, вы не должны ехать в Индию, не понадобится даже курс медитации. Не нужно делать ничего другого, кроме как учиться находиться в тишине и в контакте с самим собой. И это не будет стоить вам ни единого пфеннига. Соединитесь с вашим собственным «Я», и вы сможете преодолеть любой страх. А возможность больше не ощущать страха состоит в знании: смерти нет и все, что нам встречается в жизни, служит определенной цели. Отбросьте весь свой негатив и начните воспринимать жизнь как вызов, как пространство экзаменов, призванных проверить ваши внутренние способности и силу.
Случайностей не бывает. Бог не карающее, осуждающее существо. Каждый человек после своей смерти сможет испытать чувство мира, сбалансированности и целостности. Его встретят люди, которых он любил. И каждый из нас увидит «фильм» в котором вновь отразятся все наши земные дела, слова и мысли. И это будет наш суд над самими собой. Потусторонний ад или потусторонние небеса мы создаем прямо сейчас — избранным нами образом жизни